Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание - [40]

Есть два препятствия, на которые следует обратить внимание, обращаясь в процессе терапии к любимой сказке. Во-первых, это фрагментарность и искажения, к которым пациент невольно прибегает в своих воспоминаниях. Превосходный пример такой фальсификации приводит Беттельгейм в своем предисловии, когда пациентка меняет ролями Гензеля и Гретель. У меня самого был подобный случай, относящийся к сказке о Русалочке. Пациентка помнила только о том, что после кораблекрушения принц, бессильный и беспомощный, лежал на берегу моря и был спасен женщиной. Эта пациентка была единственным ребенком в семье, в то время как ее родители мечтали иметь сына. Когда она пришла ко мне, то была столь же беспомощной и бессильной, как тот принц на побережье, и полностью зависела от женщины, своей матери. Только проработав подоплеку этой ситуации в анализе, мы смогли выйти на подлинный сюжет сказки и выяснить основания ее невроза.

Вторая, столь же важная, проблема состоит в том, что имеется ряд случаев, когда бывает недостаточно проработать любимую сказку в личной плоскости, но требуется вступить в область архетипов. Я подробно освещаю эту проблему в своей работе о «Структуре комплекса»^[66]. В описанном там случае пациент страдал от тяжелого негативного материнского комплекса. Воспоминания о его матери, которую он потерял в 12 лет, были полностью вытеснены и смогли постепенно проявиться только в процессе анализа. Его любимой сказкой было «Каменное сердце» В. Гауфа^[67]. Хотя симптоматика пациента после проработки воспоминаний о своей матери заметно улучшилась, она исчезла еще не полностью. Полностью ему удалось справиться с проблемой только после осознания смысла архетипических образов этой сказки.

Важному значению отделения идентификации и инфляции Я-комплекса от героя или героини сказки и освобождения пациента от желания жить их жизнью соответствует, с другой стороны, важность восприятия этих персонажей как принадлежащих его собственному внутреннему миру, как чего-то такого, что не только жестко задано ему судьбой, но может, будучи правильно понято, постоянно встраиваться в его собственный способ переживаний и отношений. И тогда можно, как это случилось с описанной мною в первой части пациенткой, вообще отказаться от стремления к замужеству и направить энергию по другому руслу, как бы болезненна и трудна ни была жертва, принесенная подобным отказом. В данном случае это помогло ей прийти к выздоровлению и совершить важный шаг к зрелости.

Прежде чем в следующей части я перейду к идентификации со сказочным персонажем, следует еще немного сказать о распространенности феномена любимой детской сказки и о ее выборе. Обратившись в этой связи к 85 длительным курсам терапии, проводившимся в 1974, я установил, что 70 пациентов (т. е. около 85 %) были способны сообщить свою любимую сказку^[68]. Это число оказалось неожиданно велико, а на большое значение скрывающихся за сказками комплексов я уже указывал. С точки зрения типологии было обнаружено, что процент экстравертных пациентов, которые не вспоминали любимую сказку, был выше, чем интровертных. У ярко выраженной эстравертной личности большую роль играют реальные объекты. Она не в такой степени обращена к внутренним переживаниям. Поэтому относительное увеличение числа пациентов, вообще не помнящих любимой сказки, может быть связано с экстравертностью. В той или иной степени ин-тровертные люди, напротив, уже в раннем возрасте предпринимают попытки проникновения в свой внутренний мир, чтобы войти с ним в контакт, так как реальные объекты связаны для них с сильным страхом. Такое же значение имеет и фактор иррациональности. Поразительно, сколько пациентов с любимой сказкой имеют в качестве ведущей иррациональные функции чувства и интуиции, и как часто основными функциями людей, не имеющих любимой сказки, являются рациональные функции мысли и ощущения. Кажется, что определенная открытость по отношению к иррациональной части мира и собственной души благоприятствует обретению любимой сказки.

Удивительно большим было также разнообразие сказок. 70 пациентов представили 49 различных сказок, что говорит о наличии сильного индивидуального фактора. В начале моего исследования я ожидал, что столкнусь с обычными народными сказками, вроде «Гензель и Гретель» или «Красной шапочки» и т. п. Но, как показывает исследование Виттгенштейна^[69], так происходит только в том случае, если спрашивать о такой сказке при выяснении анамнеза или в первые часы анализа. Тогда от пациента можно услышать первую попавшуюся обычную стандартную сказку, в то время как собственная любимая сказка может достичь сознания только в ходе дальнейшего терапевтического процесса извлечения вытесненных содержаний. Таким образом, в большой вариабельности сказок также проявляется присущий людям принцип индивидуализации.

Как уже упоминалось, народные сказки, как правило, нейтральны относительно функциональных типов. Как правило, человек идентифицирует себя с героем или героиней сказки в соответствии со своей ведущей функцией, будь то мысли, чувства, интуиция или ощущение. Правда, иногда встречаются идентификации через подчиненные функции. По-другому обстоит дело с авторскими, искусственно созданными сказками известных сказочников, такими, как приводимые здесь сказки Андерсена и Гауфа. Здесь предпочтение зависит от определенной типологии, а именно той, которая находит свое выражение в произведении поэта. Так, например, обращаясь к Андерсену едва ли можно не заметить, что в его сказках всегда преобладают интроверсия, чувство и интуиция. Соответственно этому, его сказки предпочитаются людьми, у которых эти функции являются ведущими. Примерами того, что Андерсен невысоко ценит функции мышления и ощущения, могут служить сказки «Снежная королева» и «Дюймовочка», так что едва ли эти сказки выберут те, у кого эти функции ведущие.