Юнгфрау - [2]

ОТЕЛЬ-РЕСТОРАН «ЮНГФРАУ»

Как раз вовремя. Я вошел через вращающуюся дверь и сел в углу возле витрины. Не было нужды глядеть в меню, чтобы понять категорию заведения. Тяжелая кожаная мебель, толстые льняные скатерти, хрустальные вазы с крупными чайными розами, лампы из китайского фарфора с шелковыми абажурами.

За столиками уже кушало человек десять с полными краснощекими лицами. Те же самодовольные лица. Официант в белом смокинге принес меню и покорно склонился над столиком:

— Что господину угодно?

Голос был знакомым.

Я поднял глаза.

Официантом оказался мсье Анри — только сейчас по его морщинистому лицу разливалось какое-то неприятно угодливое выражение.

— Вот так славный сюрприз, — сказал я.

Тот улыбнулся, но не вышел из служебной позы.

Я заказал ужин и стал ждать.

На улице ветер плескал в темную витрину потоки воды, но в озаренной мягким зеленым светом зале было тепло и уютно. Цветы в вазе приятно благоухали, из радио в глубине салона пел что-то о любовной тоске горловой женский голос.

— Одну розу, господин…

Слабая старческая рука протягивала мне через плечо увядшую розу.

— Фрау Ланге… — недовольно обратился Анри.

Я обернулся. У столика стояла жалкого вида женщина, закутанная в рваную мокрую шаль. Голова у ней была покрыта черной старомодной соломенной шляпкой. Из-под шляпки на меня смотрели робкие синие глаза. Было в этих влажных глазах что-то такое, от чего сжималось сердце, что-то вымученное и по-детски беспомощное.

— Оставь женщину, — сказал я.

Глаза под шляпкой оживились.

— Я знаю, что не следует беспокоить господ, но я это делаю не ради себя — это ради сына, ради моего сына, — поспешно прошептала женщина.

Я взял цветок и сунул руку в карман. В это время к нам подошел содержатель.

— Оставь ее в покое, — проворчал он в свою очередь официанту, продолжавшему хмуро смотреть на старуху.

И обернувшись ко мне, добавил:

— К чему отпихивать этих несчастных, не правда ли? Кто хочет, подаст, кто не хочет, не подаст. Не правда ли?

Это был пожилой здоровяк с открытым приветливым лицом. Он тоже был набит довольством по самое голое темя, но хотя бы казался милостивым.

Я ел как можно медленнее и несмотря на это, когда закончил, было только-только десять. Остальные посетители разошлись. Прислужница убирала цветы и снимала скатерти. Анри принес кофе и счет.

Я вышел. На улице разливала зеленые отражения по мокрому асфальту реклама «Юнгфрау». Дождь кончился. Я заколебался, не зная, куда пойти, и тут увидел, что следом выходит Анри, вновь надевший широкое черное пальто. Вместе с белым смокингом он снял с себя и угодническое выражение. Теперь он опять походил на учителя или потерпевшего крах художника.

— Спокойной ночи, господин.

— Слушай, — сказал я, — может, выпьем?

И увидев, что тот заколебался, я спросил:

— Или может, тебя ждут дома?

— Никто меня не ждет. Только предпочел бы где-нибудь подальше. В привокзальном буфете, если желаете…

В буфете было тихо, как и всюду в этом городке. Несколько пассажиров дремали у столиков перед кружками выдохшегося пива. За окнами медленно отходил электропоезд.

Мы заказали кофе и коньяк и сели в углу.

— Уже много лет привык сюда приходить по вечерам, — сказал Анри, словно извиняясь. — Создается впечатление, что ты в этом городе лишь временно, и немного погодя, если захочешь, можешь сесть на поезд и уехать навсегда.

— Да, но после этого возвращение, наверно, еще неприятнее.

— Смотря по обстоятельствам, — ответил он, зажигая сигарету. — После пятой рюмки обычно совершенно безразлично.

Официантка принесла напитки и заботливо сунула под пепельницу талончик с ценой.

— Не совсем понимаю, — сказал я. — Ты ненавидишь эти места, а все же остаешься тут.

— Верно. Да только наступают годы, когда для человека уже не имеет большого значения, где он остается. Как после пятой рюмки.

— Ну, да — но раньше, поначалу?

— Это длинная история. И совершенно неинтересная.

Он поднял рюмку с коньяком, посмотрел на свет, потом одним духом опрокинул.

— Хозяин ваш кажется добрым человеком, — заметил я, просто чтобы сменить тему. — С таким, наверно, легко работается.

Анри затянулся сигаретой и жадно вдохнул дым. После этого сказал со своей кривой усмешкой:

— Добрый… Что вы знаете…

— Ничего не знаю. Просто такой у него вид.

— А, это да. Вида у него сколько хочешь. Этим видом он деньги зарабатывает. И людей тоже.

— Дураков вроде меня, а?

— Не о вас речь. Вы иностранец, проезжаете и уезжаете. Дурак, если и есть, то я. Тридцать пять лет гну спину на этого типа — причем просто так, сам не знаю, зачем.

Он задумчиво повернул голову к окну, словно оценивая: действительно ли то, что он сказал, и впрямь так.

Я тоже посмотрел на улицу, хотя там и нечего было смотреть. Электропоезд давно ушел и сейчас под белыми холодными лучами неона простирался перрон — пустой и тоскливый. В ночных вокзалах всегда есть что-то тоскливое, какая-то скука и одиночество, которое просачивается в свет ламп, в неясные тени, в желтоватые лица людей.

Я посмотрел на лицо Анри. Тот перехватил мой взгляд.

— Тридцать пять лет… Вы отдаете себе отчет? Вы, наверно, думаете, что я только и знаю, что котлеты по столикам разносить. Ошибаетесь, господин. Когда-то я был учителем. Потом ушел на фронт. А потом настала безработица. Хорошо, что я знал языки — кто знает языки, может стать официантом. Прислуживал то там, то сям, пока однажды не оказался здесь, в «Золотом олене». В том же заведении работал и Йоган — теперешний мой хозяин. Тогда-то он еще не был никаким хозяином, но уже имел свои планы. Он мне сразу понравился. Не называл меня, как другие официанты, «господин профессор». Относился ко мне по-дружески и с уважением. Иногда говорил: