Юмористические рассказы - [19]

Так прошло полгода.

Как вдруг в Санта-Малаге было получено письмо!

Оно было найдено в сумке почтальона, который был зарезан в горах, и адресовано донье Хозе.

Это был первый случай, что в Санта-Малаге получилось по почте письмо!

Жители не могли заснуть целую ночь.

— Что бы это могло обозначать?

Но они были ещё более поражены утром, когда оказалось, что вдова дона Хозе ночью исчезла неизвестно куда.

Вместе с ней исчезли и все её дети!

Такое последствие письма страшно испугало жителей Санта-Малаги, и они решили впредь сжигать сумки зарезанных на дороге почтальонов!

Прошло ещё полгода.

Как вдруг над жителями Санта-Малаги разразилось страшное известие, погубившее всё селенье.

В кармане одного зарезанного путешественника нашли номер мадридской газеты «La Speranza».

На первой же странице этой газеты, даже на самом видном месте! — до чего может дойти человеческое бесстыдство!

На первой странице, на самом видном месте самым крупным шрифтом сообщалось известие, которое заставило побледнеть всех писателей Санта-Малаги и упасть в обморок всех жительниц.

Даже в рамке, даже с украшениями! — сообщалось, что на Гвадалквивирском проспекте открыта банкирская контора, где открываются онкольные счета, продаются в рассрочку билеты, принимаются на сохранение деньги от бедняков — даже от бедняков! — и предполагается в скором времени принимать деньги даже от детей.

— И детей не пожалел! — со слезами восклицали жительницы Санта-Малаги и в испуге прижимали к себе своих малюток.

Бесстыдство доходило до того, что тут же была напечатана фамилия человека, который делал всё это! Фамилия банкира.

Этот банкир был дон Хозе.

— Дон Хозе и вдруг… страшно вымолвить… сделался банкиром! — с ужасом шептали женщины.

— Молчите! Ради Бога, молчите! — в отчаяньи кричали на них, зажимая уши руками, мужья.

— Мы все разбойники! — вопили старики, колотя себя в грудь. — Все! Но среди жителей Санта-Малаги ещё никогда не было банкиров! Никогда!

— Что ж теперь сделают с его детьми? — испуганно спрашивали дети.

— Их, вероятно, повесят! — подумав, отвечали наиболее рассудительные люди.

Матери пугали детей:

— Вот я отдам тебя банкиру!

Отчего с детьми делались судороги.

А лентяй Эскамильо, каждый раз как видел проходящего мимо аббата, насмешливо кричал:

— Ну, что, почтенный г. аббат? Может быть, и теперь посоветуете мне взять пример с дона Хозе?!

На что аббат только отворачивался, потихоньку утирая слезу.

С тех пор Санта-Малага получила прозванье «разбойничьего гнезда».

Купцы и путешественники избегают проходить мимо этого селения.

За ночь (Святочный рассказ)

Иван Петрович, отставной полковник….

Рождественские рассказчики всегда отставные полковники.

И большой добряк, потому что все рождественские рассказчики всегда бывают Иванами Петровичами, отставными полковниками и большими добряками.

Иван Петрович, отставной полковник и большой добряк, закурил, как и все рождественские рассказчики, толстейшую папиросу и воскликнул:

— Чтоб чёрт меня взял, если я когда-нибудь забуду эту ночь! При воспоминании о ней до сих пор у меня мороз подирает по коже. Это было как раз в ночь под Рождество!

Мы, как и все рождественские слушатели, придвинулись поближе к столу.

— Я ехал, чёрт меня знает зачем, по железной дороге. За окном выла вьюга. На сердце скребли кошки. Мы двигались, сорок паровозов и одна шпала им в бок, со скоростью черепахи, ползущей вверх по зеркалу. Вы понимаете? Нас было двое в вагоне: я и какой-то молчаливый пассажир с таким сосредоточенным видом, словно он ехал на собственные похороны. От скуки я задремал. Чёрт меня знает, сколько времени я спал, но только, когда проснулся, было тихо, как в могиле. Мы не двигались. «Станция?» Я взглянул в окно. Сплошная белая стена снегу, вплотную прилипшая к стеклу. Я кинулся к двери, пробую отворить. Не тут-то было! Дверь занесена снегом. Мы погребены в сугробе вдвоём с моим спутником. Я оглянулся на него. Он теперь имел беспечный вид человека, который отлично знает, что через пять минут поезд двинется дальше. Это меня даже взорвало.

— Занос! — крикнул я.

— Да, занос! — преспокойно ответил он. — Что ж из этого?

— Но ведь можно погибнуть в этом дьявольском ящике под сугробом снега.

— Не думаю. Недели через две нас отроют!

— Но ведь мы до тех пор умрём с голоду!

Он преспокойно отвечал:

— Нет. По крайней мере, что касается до меня. Когда мне станет невтерпёж, я вас съем. Только и всего!

— То есть как?

— Для меня это совершенно привычное дело. Я людоед.

У меня мурашки забегали где-то около затылка; однако, я имел ещё достаточно мужества, чтобы заметить:

— Уверять человека, в сугробе снега, что вы его съедите, — такие шутки неуместны, милостивый государь!

— Да я вовсе и не думаю шутить. Впрочем, вы сами увидите, что я говорю совершенно серьёзно. Я вас съем.

И он даже облизнулся, глядя на меня.

— Вы совершенно напрасно оглядываетесь кругом, — тут нет ровно ничего, чем бы вы могли защищаться. Тогда как у меня вот револьвер, вот кинжал, а в чемодане топор, чтоб распластать вас на части. Если угодно, я покажу вам даже вертел, на котором вы будете зажарены. Мы, людоеды, народ запасливый и всегда возим с собой всё необходимое для вашего брата: никогда заранее не знаешь, где придётся полакомиться. — Он даже пристукнул зубами от удовольствия.