Юмор и мистика! Дед мой был дворником. Тайна старинной кружки - [20]

– Матвей Захарыч, откройте, это я, Иннокентий!

– Ты один? – спросил Захарыч из комнаты.

– Один.

Захарыч открыл дверь. Он уже переоделся в свои привычные старые штаны и чувствовал себя вполне комфортно.

– Заходи.

Иннокентий вошёл в комнату и сел на стул. Захарыч расположился в своём любимом кресле.

– Как настроение, Матвей Захарыч? – бодро поинтересовался Иннокентий.

– Нормальное, – вяло ответил Захарыч.

– А Антонина Григорьевна сказала, что у вас какие-то проблемы?

– Какие проблемы? Нет у меня никаких проблем.

– Ну, что вы якобы из-за какого-то конкурса расстроились?

– Ах, это! Так я уже о нём давно забыл, – отмахнулся Захарыч.

– А ваши приключения с Сеней?

Захарыч недовольно поморщился.

– Всё-таки проболтался, юрист хренов!

– Ну, зачем вы так, Матвей Захарыч, Сеня нам из благородных побуждений всё рассказал.

– Ладно, проехали. Зато теперь мне снова хочется творить!

– Это хорошо. А как у вас со здоровьем? Сердце не болит? Если что, так вы только скажите, я за пару сеансов…

– Нет, Иннокентий, сердце у меня не болит… У меня душа болит, – с горечью сказал Захарыч. – Вот можешь ты мне душу за пару сеансов вылечить?

– Увы, Матвей Захарыч, о душе медицине мало что известно, – честно признался Иннокентий.

– А известно ли медицине, почему люди так мало живут? – спросил Захарыч.

– Мало? Интересно, а сколько же вы хотите?

– Ну, хотя бы лет триста.

– Эка, вы хватили, Матвей Захарыч! Триста лет! А стоит ли? Вы ведь в свои шестьдесят семь уже мало что помните, а что с вами будет в двести шестьдесят семь?

– Не знаю. Но хотелось бы…

– Представляю, сколько бы вы за это время стихов насочиняли! Ужас! То есть, я хотел сказать, что долго пришлось бы перечитывать.

– Между прочим, Иннокентий, писать стихи – это тебе не руками махать, – сказал Захарыч. – Я вот сегодня целый день пытаюсь написать стихотворение о своей жизни, а написать смог только две строчки.

– Неужели, это так трудно? – удивился Иннокентий.

– Без вдохновения лучше и не начинать. А оно меня в последнее время не жалует.

– Нашли о чём переживать, Матвей Захарыч. Вдохновение. У меня этого вдохновения вагон и маленькая тележка. Берите, не жалко.

– Да, как же я его возьму? Оно ж неосязаемо.

– А зачем мелочиться? – деловито произнёс Иннокентий, – Я с вами готовым результатом поделюсь. Вот прочтите мне свои две строчки, а я вам тут же ещё пару выдам.

Захарыч засомневался:

– Ещё один помощник выискался. Мне мой внучок уже выдал пару строчек. Да таких, что пришлось из дома бежать.

– Не беспокойтесь, Матвей Захарыч, я в стихах знаю толк и в юридических заведениях не обучался.

– Ладно, – согласился Захарыч, – разве что ради эксперимента.

– Ради исскуства, Матвей Захарович.

– Ну, тогда слушай…

Захарыч, прокашлялся и с выражением произнёс:

«Дед мой был дворником, папка колхозником,

Я же на почте всю жизнь прослужил…»

– А дальше, как в стенку упёрся.

– Ничего. Сейчас мы эту стенку перепрыгнем, – пообещал Иннокентий.

– Кеша, – воскликнул Захарыч, – только у меня к тебе просьба – без уголовщины!

– Хорошо, хорошо. Если без уголовщины, то так и напишем.

Иннокентий для торжественности поднялся, и железным голосом отчеканил:

«Не называйте меня уголовником,

Я миллионами не воровал!

Дед мой был дворником, папка колхозником,

Я же на почте всю жизнь пропахал…»

– А-а, каково, Матвей Захарыч? Почти, как у Лермонтова! Что скажите?

– Во-первых, – сказал Захарыч разочарованно, – во времена Лермонтова не было колхозников. А во-вторых, Иннокентий, ты же мне обещал не использовать в тексте никаких уголовников. А что в результате?

Иннокентий на мгновенье задумался.

– Да, Матвей Захарыч, пожалуй, вы правы. Извините. Это я машинально. Понимаете, к колхознику не очень много слов по рифме подходит. Сейчас я подумаю. Итак, колхозник, полковник, беспризорник, подзаборник… Нет, это всё не то…

– Вот и я не могу подобрать подходящего слова, – пожаловался Захарыч.

– Подождите-ка Матвей Захарыч! А что если нам вообще отказаться от колхозника! – предложил Иннокентий. – Я, как врач считаю, что слово, к которому по рифме не подбирается ничего хорошего, нужно просто взять и удалить, как больной зуб, не подлежащий лечению.

– Да ты что, Иннокентий! – запротестовал Захарыч. – Без этого слова вся композиция рушится. Да и привык я уже к нему.

– Тогда я предлагаю о нём временно забыть!

– Как забыть?

– А вот так! Как о полученных взаймы, ста рублях! А сейчас, Матвей Захарыч, послушайте, я уже новый куплет сочинил. Принимайте продолжение!

– Кеша, только без уголовщины! – встрепенулся Захарыч.

– Хорошо, хорошо, – обнадёжил тестя Иннокентий, – я всё учёл. Итак:

«Язва меня вместо совести мучает,

Печень распухла, и спать не даёт,

Пью я теперь лишь от случая к случаю,

Если давление не подведёт…»

– А-а, Матвей Захарыч, каково?

– Кеша, ты что, смерти моей хочешь? – запротестовал Захарыч. – Причём тут язва? Причём тут давление? Я жизнь свою хочу изобразить, а не выписку из амбулаторной карты!

Иннокентий на мгновение задумался.

– Да, Матвей Захарыч, вы снова правы. Это я машинально. Занесло. Поддался, так сказать, влиянию профессиональной деятельности. Но не будем отчаиваться, Матвей Захарыч. Главное, творческий процесс уже пошёл…