Юлиус Эвола, Рене Генон и христианство - [5]

Этот «взгляд на христианство как на яд» вошёл в лоно «антихристианской школы» новых правых.

На самом деле, хотя представление о внутренней "эволюции" возрождает доктрину, изначально ниспровергавшую "Церковный Порядок", христианство предъявляет доказательство некоего развития в самых разных направлениях и обновления различных тенденций, потенциально содержащихся в Евангелии. В тройственной схеме, которую Эвола противопоставляет знаменитому гегельянскому триадическому принципу «тезис — антитезис — синтез», изначальное христианство соответствует фазе спонтанности, где оно в полной мере выражает потенциал своей доктрины. Просветительская работа Отцов Церкви представляет фазу проявления. Относительно заключительной фазы господства: это средневековый христианский мир, одновременно кульминационный момент экзотерического призвания Церкви и евангелической эзотерической доктрины, принадлежащей рыцарским орденам и орденам воинов — аскетов.

Фактическая враждебность некоторых правых к истокам христианства, говорит не только о неверной интерпретации, но также о заблуждениях относительно древних языческих представлений. Когда их считают не более чем упадочным внешним аспектом — гуманистическим, рационалистическим, эстетическим и эпикурейским, — по отношению к доктрине, которая выделяет нищету человека — грешника, объявляет первенство веры и демонстрирует презрение к удовольствиям этого мира, можно испытывать только неприязнь. Луи Ружьер, к примеру, рассматривает греко — латинский мир сквозь искажённую призму своего современного менталитета. Ружьер восхваляет Цельса[22] как предшественника свободного познания. Автор «Правдивого Слова» нужен ему для оправдания своих собственных эмпирических и позитивистских теорий. Если христианство разрушило прекрасное здание римского язычества, то в первую очередь, как эгалитарная философия, породившая «социальную революцию» и вдохновившая «реванш бедняков». Благодаря столь значительной деформации изначального христианства, существует марксизм, который неожиданно возник перед поколением новых правых. Благодаря элитизму древних городов, существует нынешняя капиталистическая буржуазия, которую он защищает. Ницшеанская «воля к власти» вводится в специфику западной души для оправдания перед мировой общественностью личных выгод рождения и предначертания.

Критика христианства Эволы редко свободна от общественных предрассудков. Однако давайте рассмотрим фрагменты, где он видит в христианской религии «отчаянный и трагический путь к спасению», «форму духовного отчаяния, где личности Мессии было суждено становиться козлом отпущения»[23]. Некоторых фрагментов этого типа достаточно для того, чтобы сравнить Эволу с Ницше и Шпенглером и увидеть различие между хищническим аристократизмом обоих немецких философов. Но «эволианская» критика христианства в меньшей степени разделяет точку зрения wille zur macht[24], нежели точку зрения подлинной языческой духовности, согласно Традиции.

Язычество и христианство виделись Эволе как два косвенных проявления традиционной духовности. И если Эвола отдаёт предпочтение языческой духовности, — в особенности, римской, — то, прежде всего, как он пишет в «Пути киновари», в виду сходства темперамента. Но это никогда не мешало ему свидетельствовать о христианстве с интеллектуальной честностью, свободной от псевдо — интеллектуальной диатрибы Новых Правых. Таким образом, в проблеме римского упадка, положение Эволы бесконечно более оправдано, чем положение Ружьера или Повеля. Эволе недостаточно каких — либо односторонних объяснений. Упадок Римского Духа — одновременно результат разлагающего действия христианства и продукт внутреннего ростовщичества Римской Империи. Жорж Сорель также полагал его «Руины» оправданием древности: «новая религия», «разделившая структуру древнего мира, разорвавшая связи, которые существовали между духовной и общественной жизнью» и «всюду посеявшая ростки квиетизма, отчаяния и смерти», «не дала новой мудрости старому устройству» римского общества.

Эвола признаёт, что христианство развивалось на фоне упадка Римской Империи, на «фоне, который становился всё более трагичным, кровавым и беспощадным, в соответствии с его наступлением на павшую империю». Его разлагающему влиянию способствовал спад имперской функции, которая представляла тогда не более чем «тень себя самой» из — за работы «абсолютистской централизации и уравнивания», посредством которых цезари постепенно навязали римской ойкумене «бюрократическо — административную структуру без души». Христианство было воздвигнуто на руинах Римской Традиции. Его приход «стал возможным благодаря тому, что жизненные шансы римского героического цикла были исчерпаны, этого бы не произошло, если бы Дух Рима и его народа не был унижен (о чём свидетельствует провал попытки реставратора Императора Юлиана), если бы древние традиции не были забыты, и если бы в самый разгар этнического хаоса и космополитического распада имперский символ не был разрушен и сведён к простому выживанию в условиях глубокого беспорядка и разрушений».