Юлиан Отступник - [11]

Оказавшись в сотне метров от крепости, Юлиан увидел всадника, который, преодолев подъемный мост, скакал ему навстречу. Это был Галл.

Сначала Юлиан не узнал его, потому что его сводный брат сильно изменился с той трагической ночи, когда он в последний раз видел его распростертым на постели. Теперь Галлу было неполных двадцать лет. Горный воздух, верховая езда и долгие часы, проводимые на охоте в соседних лесах, превратили его в крепкого и полного энергии молодого человека. Когда Юлиан опомнился от удивления, он протянул ему руки. «Вот хотя бы какое-то утешение, — сказал он себе. — Как бы тяжело ни было мое пребывание здесь, я буду не одинок».

Второй раз он удивился, когда въехал внутрь крепости. Здесь простиралась огромная площадь, на другом конце которой располагался изящный фасад дворца из розового мрамора. Справа и слева выстроились более скромные здания, предназначенные для размещения охраны и прислуги. Внутренний вид крепости был столь же приятен, сколь отвратителен был ее внешний вид. Мацелл был местом отдыха официальных курьеров, которые постоянно ездили по дорогам, связывавшим Европу и Азию. Случалось даже, что там останавливался сам император, когда ехал из Константинополя в какую-нибудь из восточных провинций империи²⁶.

Поначалу Юлиан обрадовался оттого, что рядом находится Галл. Он думал, что найдет в брате, который был на шесть лет старше его, товарища для своих занятий, наперсника и, может быть, даже защитника. Но ему пришлось быстро разочароваться. Ежедневное посещение псарни и конюшен не способствовало развитию лучших сторон характера Галла. Постоянно общаясь с их служителями, он стал грубым мужланом, предпочитавшим псовую охоту чтению «Илиады». Приученный к жестоким развлечениям и подверженный внезапным приступам гнева, он пользовался своим физическим превосходством, грубо обращался с младшим братом и с презрительной иронией относился к его любимым философским размышлениям. Несмотря на то, что общая опасность, в которой они оба находились, неизбежно породила между ними некое согласие, их темпераменты были столь различны, что это чувство не смогло перерасти в истинную близость душ. «У Галла сильные руки, но слабая голова», — говорил себе Юлиан. Он считал брата ненадежным человеком и не доверял ему.

Впрочем, он никому не доверял. Если надзор, под которым он находился в Астакии, был суров, то в Мацелле он еще более ожесточился. Констанций, как все подозрительные люди, благоволил к доносчикам. С годами его подозрительность приняла патологический характер. Он все увеличивал число своих шпионов вокруг двоих юношей и требовал, чтобы ему каждый день докладывали, о чем они разговаривают. Что они замышляют? Составляют ли они заговор против него? Мечтают ли о захвате трона? Что они знают о смерти своего отца? Короче, он стремился узнать их самые потаенные мысли. Галлу, который не очень много размышлял, это было безразлично. Чего нельзя сказать о Юлиане, впавшем в болезненную молчаливость.

Отправляя Юлиана в Мацелл, император распорядился, чтобы из него воспитали священника. Он надеялся таким образом отвратить его от всех мирских амбиций и лишить способностей, необходимых для правителя. Ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем услышать от Юлиана слова: «Мое царство не от мира сего». В надежде сделать из юноши монаха он поручил его религиозное воспитание Георгию Каппадокийцу, арианскому епископу Кесарии.

Георгий Каппадокийский был сектантом, сварливым спорщиком и не стоил бы особого упоминания, но для Юлиана знакомство с ним неожиданно оказалось полезным: у Георгия была обширная библиотека, которой он позволил своему ученику свободно пользоваться. Это был весьма неблагоразумный поступок, если Констанций хотел сдедать из Юлиана церковного человека. Помимо Ветхого и Нового Заветов, Юлиан обнаружил в этой библиотеке труды многих христианских авторов: в частности, Оригена, Лукиана Антиохийского и Диона Хрисостома. Но, кроме того, потихоньку от Георгия, он выискал там огромное количество книг языческих философов. В библиотеке были труды Пифагора, Платона, Аристотеля, Гераклита, а также Плотина, Порфирия и Ямвлиха. Юлиан унес их к себе, чтобы изучить на досуге.

Если «Илиада», которую Мардоний посоветовал ему прочесть во время его пребывания в Астакии, подарила ему многие часы упоительного восторга, то философские трактаты Порфирия и Ямвлиха поразили его, как удар молнии. «О мистериях», «Письма к Македонию» и «Халдейские оракулы» запечатлелись в его душе огненными знаками²⁷. Будучи скорее философом, чем поэтом, и имея большую склонность к идеям, нежели к образам, Юлиан нашел в этих книгах подтверждение всему тому, что предчувствовал сам. В частности, он нашел в них теологию божественного Солнца, которая сразу же покорила его, ибо подводила научный фундамент под тот культ, приверженцами которого были его предки²⁸.

Юлиан читал и перечитывал, чтобы запомнить наизусть, тот удивительный символ веры, который Халкидский мудрец[4] поместил в начале своего труда, подобно триумфальной арке:

«Свет един, вездесущ и вечен; он нераздельно присутствует в глубине каждого существа; он наполняет своей безграничной силой всю вселенную… Подражая ему, небо и земля совершают свое обращение по кругу. Он заставляет соединяться начала и завершения и осуществляет непрерывность и гармонию всего со всем…»