Юдаизм. Сахарна - [78]
(Евг. Ивановна, — бурно, — подойдя внезапно к моему письменному столу)
Да. И Левитан, и Гершензон оба суть евреи, и только евреи. Индивидуально — евреи, сильные евреи. И трактовали русских и русское, как восхищенные иностранцы, как я «Италию» и всякие «Пиренеи».
Из жидов «настоящий русский» только ограниченный и нелепый Венгеров. Вот этот — вологодские «лапти». Ненавижу (брюхо), но за это люблю его.
* * *
«Говорю я Ш-ду: «У вас был погром?» Он всегда мычит только. И чуть помолчал, а затем сказал неожиданно: «Был. И — точно теплый дождь прошел».
(Евг. Ив.)
Так что евреи должны знать, что от них скрываются настоящие чувства образованным обществом. Они не представляют себе, что хотя оно и не высказывается громко, не печатается, но его чувства в отношении евреев не только печальны, но и трагичны.
(я)
* * *
В Казани на голоде
Входит баба:
- Я задумала сходить к Казанской Царице Небесной. Так займи ты мне где-нибудь рубль.
Что значит «займи»?!! Конечно, это была застенчивая форма попросить у меня рубль. Я дала, — конечно, без мысли получить обратно. Я эту бабу в первый раз видела и, кормя голодных в разных пунктах, конечно, была здесь именно случайно.
Прошло время. Приканчиваю работу в этой деревне и собираюсь уезжать. Вдруг входит эта же баба и сует мне рубль:
«Накося! Я у тебя брала в долг».
— Что ее нудило кроме благородства и своего слова в душе? А рубль, в голодный год, крестьянке — дорогой рубль.
(из рассказов Евг. Ив-ы)
«Я несчастна. Я так несчастна, что несчастнее меня на свете никого нет. Я его люблю, — почему, не знаю. Но он взял образ Николая Чудотворна из нашей спальни и бросил им в собаку, а Божию Матерь называл п (потаскушкой)».
Передав эти слова молодой погибшей женщины, которую она знала с детства, Евг. Ив-на добавила:
«А думали: брак будет хорош до невиданности. Я знала ее с рождения; покойный брат мой был ею восхищен; жених же окончил низшую сельскохозяйственную школу.
Всего на третий день брака, увидя смазливую еврейку на перевозе, он сказал с живостью молодой жене: «Какая хорошенькая! Но говорю тебе — она будет моей». Каково было любящей жене выслушать. Так он изменял ей на ходу, нисколько не скрывая. Она прожила год в замужестве и умерла».
Помолчав:
«Чем же отразилась в его жизни и личности пройденная им сельскохозяйственная школа?»
(рассказ Евг. Ив-ны)
* * *
— Я предпочла бы жить среди каторжников, чем среди их (о еврейских банкирах).
(Евг. Ив.)
— Он может только мычать (о Р-ге): но у него 11 миллионов, и В-е рекомендовал его в члены правления N-го банка, где он заседает и мычит. Но В-е никогда не нужно было ума у зависимых людей, а только миллионы.
(Евг. Ив.)
* * *
— Мы надежда России. Мы ее будущее. Дайте денег.
— Бог подаст.
(пришел к Евг. Ив. поп и говорит: «Я пришел просить за жидовочку: дайте ей 300 руб. на окончание курсов в Москве». Она ответила: «Я предпочитаю дать на грамоту крестьянским детям здесь, в Сахарне». После отказа он говорил везде: «Я теперь каждый день молюсь о смерти Евгении Ивановны». И это — открыто, громко)
* * *
«Мягкую белую руку — Вы знаете эти польские руки, холеные, — он положил на грудь, говоря:
— Вот я ранен тут!
И все рассказывал, как он завтракал у Марьи Павловны... Около него бегал жиденок, — и, когда дело доходило до расписки, он выходил в другую комнату, а жиденок говорил:
— Вы знаете, у него (полковника) дети, — ну, что же делать: ему надо...
У этого еврея дочь на курсах; и он говорил:
— Вы знаете, моя дочь такая образованная, и вы ни за что не скажете, что она еврейка...»
(полковник интендантства, закупивший у Евг. Ив-ны рожь; «расписки» должны были писаться выше, чем сколько Евг. Ив-на получила. Разница шла полковнику и еврею. Евг. Ив-на с тех пор перестала сеять рожь, которая в Бессарабии неупотребительна, покупается только интендантством)
* * *
Мне не надо Патти, я имею граммофон.
И мне не надо литературы, потому что я имею телефон.
(новая культура)
* * *
...достало духу судить Пушкина...
Судить в самый момент смерти (как он должен был представляться писавшему), умирающего. И что «не следовало сердиться», и что «дано было слово Императору».
Совсем виновен легкомысленный лицеист перед автором «Оправдания добра».
Мне думается, тут даже не сердце: но как мало в этом ума.
«Долженствующий долженствовать всю жизнь поэт и камер-юнкер Пушкин не долженствовал 18 ноября 1836 года и посему принял смерть. Он зарядил пистолет долженствующим долженствовать долгом, поднял курок Гуго Гроция и Пуффендорфа и прострелил грудь ревнивому мужу. Нб сие не случай, но Провидение, Пуффендорф и моя лекция».
Merçi. Поняли. Слава Богу.
(23 июня 1913 г.; рассматривая у мал. Вари книгу Пушкина)
* * *
Когда Белинский написал Гоголю ругательное письмо, — с руганью на церковь, на православие, на все христианство, — и с отрицанием, чтобы «русский народ был православно-христианским»; равно когда Толстой ругался над православною обеднею (заграничное издание «Воскресения»), на которой русский народ молится, — то ни один из писателишек не назвал этого «цинизмом», «гадостью», «мерзостью» и post hoc[70] М-кий не назвал, чтобы это «напоминало публичный дом». Тут «правда» писателишек сказывается, и сказывается,
