Юдаизм. Сахарна - [47]

Пол вообще всякого третьего человека по отношению каждого из нас есть соседский, братский, дружеский; равный нашему и, по манере ощущений в нашей эре, нечто физиологическое, научное. Но он есть зиждительный по отношению к нам пол — в родителях. Однако невозможно постигнуть его внутреннюю, субъективную сторону иначе, как в половом общении: и вот отчего тайна родительства и рождения абсолютно сокрыта от человека, есть — солнце за никогда не разгоняемыми тучами. Тут лествица только нисхождений, без поворота вспять, вечного, невозможного не бывающего. Лицо каждого нисходящего (потомка) обращено к нисходящим (дальнейшим потомкам) и никогда не поворачивается назад, туда — откуда он низошел. Поразительно, что случаи исключения, здесь бывающие (история Эдипа), заканчиваются ужасным потрясением, напоминающим разряд грозы: «невозможно взглянуть — и не умереть». Вообще, есть странные в истории положения, случаи, после которых человеку хочется, нужно умереть. Эдип едва не умер. Что за связь между таким «познанием» и смертью. Не «натурально»? Не натурально человеку и тонуть да недотонуть: однако тонувшие и вытащенные едва заживо, не чувствуют потребности умереть, не налагают на себя рук. Для чего Софокл это взял сюжетом? Что за закон воображения? Почему он не взял сегодняшнего утопленника, завтра рассказывающего свое приключение, и что он видел под водою, и как ощущал переход от жизни почти к смерти. Здесь нет религиозного страха. Софокл хотел рассказать нам о религиозном ужасе, том ужасе, который владел Симом и Иафетом, несшими одежду для отца и на отца. Не правда ли, любопытное совпадение семитического и арийского трепета? Что написал Софокл, о том записал и Моисей; не об этом, но о подобном. «Лица Моего невозможно тебе увидеть и не умереть», — тут поворот по лествице с видением ближайшего лица обратного и, следовательно, с возможностью через ряд нисходящих лиц заглянуть и в первое лицо, наверху лествицы, Первой Ипостаси, Первого Прообраза, — «Длинного Лика», — как выражается Каббала

XX

Мы долго блуждали в пределах юдаизма. И без наших подсказываний догадается каждый, что через священную субботу юдаизм сливается с сиро-финикиянами, вавилонянами и египтянами, которые все имели в почитании половые сближения, противоположные порнографически унизительным, или шаловливым и плутовским, во всяком случае только физиологическим (снаружи) и приятным (внутренно), нашим. Это проистекает из обрезания, — символа как бы креста, наложенного на пол. Оно было у всех названных народов. Теперь ученые его объясняют гигиеническими целями. Но ведь и они не могут отрицать, что обрезание не было ни народным обычаем, ни долголетнею привычкою, но религиозною отметою, по которой «не наш», «чужой», как бы восточный «нехристь» — становился «нашим», как бы «крещеным». Кто не наблюдал, как ребенок сияет во время таинства крещения; как он становится умилительно-религиозен именно в минуту, когда на него воздевается крестильный крест; он им освящается, и особенно освящается его грудка. Психология обрезания и объясняется из ретроспективно-брошенных назад лучей крещения, которые вдруг перешли бы в лучи обрезания: ребенок, иудей, финикиец, халдей, египтянин — вдруг начинает гореть как религиозный бриллиант, едва отделена и брошена ненужная кожа. Здесь важны некоторые подробности обряда: если операция сделана неудачно, и край кожи все-таки закрывает то, что должно быть открыто, операция повторяется, над младенцем или отроком, и, следовательно, глубочайший смысл ее содержится собственно не в проливаемой крови, не в отбрасываемой коже, не в том, что теряется, а в том, что остается, в visus membri. Наоборот, есть редкие случаи, когда младенец уже рождается без наружной[40] плоти, и тогда обрезание не производится вовсе. Замечательна легенда евреев, по которой Адам был сотворен обрезанным, и, следовательно, был как бы естественным Авраамом; а Авраам после обрезания возвратился к Адамовой чистоте. Обрезание — чистота, невинность; а необрезанные суть люди грязные, люди безбожные, люди грешные и несчастные.

Как невозможно (и никогда не совершается) кощунство с крестом, так невозможно кощунство семита с самым главным на себе религиозным знаком, обрезанием. Но что значит кощунство над обрезанием как не кощунственное действие или поступок, или слово, или мысль с обрезанною частью? Священная ночь уже здесь дана, потребована; или священное место, как на вершине Вавилонского или Фиванского храма. Семитизм весь уже дан, «зачат» в обрезании, как в таблице умножения даны все совершившиеся и имеющие совершиться на земле задачи на умножение. Будет ли это священная суббота, или священная роща финикиян, совпадающая с еврейским (установленным Моисеем) праздником кущей, кустов, куп древесных — все равно. Это разные методы разработки одной мысли. В обрезании заключен уже целый быт, в обрезании заключен уже целый мир; это — уравнение кривой линии, по которой можно построить только эту кривую, построить на доске, построить на бумаге или на небесном своде, мелом или углем или карандашом, но непременно