Ыттыгыргын - [3]

Цезарь возмущённо зашипел паром и двинулся следом за нарушителем. Шёл он без спешки, то и дело поглядывая на капитана, как бы спрашивая разрешения. Кошки отступил назад, когда пёс поравнялся с ним. Между тем, у трапа начался затор: один за другим останавливались носильщики, ожидавшие санкции Цезаря на проход. Рядом с брошенным чемоданом топтался растерянный и напуганный владелец. К нему спешил заботливый стюард в сопровождении исправного носильщика.

– Цезарь, извольте вернуться, – тихо сказал капитан.

Цезарь приостановился, но возвращаться не спешил. Что-то влекло его за несчастным томми. Возможно, охотничий азарт.

Во всяком неисправном томми включался инстинкт, который даже на последнем пару вёл его прямиком к машинисту-механику Мозесу. Инстинкт этот был надёжно вшит в механизм и редко давал сбой, потому присмотр Цезаря сломанному носильщику не требовался.

В этот самый момент птенец лихорадки принялся решительно прогрызать себе дорогу наружу. Капитан едва удержался от болезненной гримасы.

– Назад, Цезарь, – столь недвусмысленно прозвучал приказ, что механическая логика пса не смогла ничего ему противопоставить. Цезарь неохотно возвратился к трапу.

– То-то же! Знай своё место! – неприятно прошипел Кошки себе под нос.

Капитан покосился на него неодобрительно.

– Кошки, догоните носильщика и проводите его к Мозесу, – сказал он. – Лично. Немедленно.

Кошки побледнел, услышав это унизительное поручение, но не сказал более ни слова, а поспешил по коридору вслед за обезумевшим томми. Айзек печально проводил его взглядом и философски заключил:

– Пусть неуклюжий томми будет самой большой нашей бедой.

Макинтош не слушал его. Не помогал больше табачный дым – птенец бесновался в солнечном сплетении, когтями и клювом врезаясь в нервный узел. Болезнь, подаренная луораветланами, прогрессировала.

Несчастный случай в эфире («Таймс», 12 февраля 1892)

11 февраля при выходе в эфир потерпел крушение пароход «Клио». В результате столкновения с неопознанной лодкой, трагически погибла вся команда (в том числе – капитан Питер Дьюринг) и один из пассажиров – юная Марта Макинтош. Наши соболезнования семьям погибших.

2. Умкэнэ 3 осматривается

Спать нельзя.

Только не сейчас.

Мити дурно от густых цвето-запахов, и она едва держится под натиском снотворного, которое вколол ей томми.

Пока плыли на умаяке, Мити, запертая в металлическом брюхе томми, думала, что хуже и быть не может. Прежде она имела дело только с портовыми томми, почти бесцветными, никогда не видевшими изнанки – ничего примечательного. Не таков томми-похититель. Старый металл его хранит отпечатки многих путешествий, потёки британских эмоций, ржавые пятна, оставленные изнанкой. Но самое страшное прячется у него в голове. Маленькая Тьма. Недобрая и любопытная, она ещё в умаяке тянула к Мити свои робкие пока щупальца. Мити сопротивлялась, лавировала в волнах цвето-запахов и чувствовала: совсем немного – и силы оставят её.

Здесь, на «Бриарее» она поняла, что всё только начинается.

Цвето-запахи – крепкие, душные – обступили Мити плотной стеной, и спрятаться от них невозможно. Она чувствует каждого пассажира на борту. И каждого, кто бывал здесь раньше. Мити тонет, захлёбывается в сотнях, тысячах британских цвето-запахов. Никакие встречи с онтымэ не сравнятся с таким. И Тиккерей Канис, который ещё пару часов назад страшил Мити, и весь британский ытвынпэн4 и даже томми-похититель теперь кажутся снежно-белыми и мягко-морозными – по сравнению с нечистым пароходом. В глубине которого прячется, зовёт, манит Большая Тьма – такая же чёрная и злая, как та, что притаилась в голове томми-похитителя. Только в тысячи раз больше и сильнее.

Большая Тьма знает о Мити. Ждёт. Жаждет. Чёрное её внимание смешалось с духотой цвето-запахов и давит непереносимо. Сердце Мити колотится птицей-камнем, угодившей в сеть птицелова.

Нужно расслабиться, как учила Аявака. Отпустить эйгир5, раствориться, сделаться прозрачной. Позволить цвето-запахам проходить сквозь себя, не оставляя следа. Это очень здорово звучало на словах. И неплохо получалась с тихими онтымэ в порту. Но здесь… Кутх свидетель, она старается!

Разрывая плотный ковёр цвето-запахов, в общую мозаику проникает новый тон, густой, почти такой же тёмный, как Маленькая Тьма.

– Стой, стой, дурачок. Иди к папочке.

Британец. Трухлявый и чёрный изнутри – мёртвое дерево, захваченное термитами.

Томми останавливается. Со скрипом отворяется дверца, впуская неяркий свет. Мити крепко зажмуривается, притворяясь спящей. Совсем не сложно. Сложнее не уснуть – снотворное всё крепче стискивает её сознание в своих мягких объятиях, наполняет голову солёным песком и ведёт куда-то в белую пустоту. Нет. Спать нельзя.

– Кто тут у нас? Ну-ка?

Чёрный британец заглядывает в нутро томми, где свернувшись калачиком, устроилась Мити. И она слышит пропитанный трупным ядом, как копальхем6, запах его мыслей.

Британец прикасается к ней раз, другой и, уверившись, что Мити спит, запирает дверцу. Он доволен. Осторожно шевельнув эйгир, Мити чувствует, как изумрудно-амбровое его удовольствие катится по чёрной паутине туда, где прячется непроницаемая Большая Тьма, голодная и уставшая ждать. И британец, и томми, внутри которого заперта Мити, отправляются навстречу этой Тьме.