Йормунганд - [55]

— Если конечно, — Раннвейг усмехнулась, — ты не хочешь, чтобы твоя любимая дочка вдруг оказалась беременной от знатного ирмунсуьца, пришедшего сюда в лохмотьях, а теперь живущего под твоим крылом будто принц.

— Да ничего подобного же, — начала Элоди.

— Не теряй самообладание, девочка, — сказала Раннвейг. Еда на ее тарелке осталась нетронутой и вид он имела нездоровый, однако нисколько не беспокоилась. Да и отец, похоже, ничего не замечал.

— У нас половозрелая дикарка на руках.

— Не говори так о ней, — сказал князь сердито.

Раннвейг реплику проигнорировала.

— Теперь нам надо организовать новый брак, более выгодный.

— Я больше беспокоюсь о ее счастье.

— Явившись в одной сорочке к дверям колдуна и умоляя взять ее, она, безусловно будет счастлива.

Эдегор хлопнул ладонью по столу. Получилось внушительнее, чем кулаком. Женщины притихли.

— Не неси чушь, — спокойно сказал князь, — а ты, Элоди, ступай в свои покои и не выходи оттуда, пока я не позволю. Раннвейг, если ты будешь наговаривать на мою дочь, то тоже понесешь наказание.

— Хорошо, любимый, — равнодушно отозвалась Раннвейг.

Элоди кивнула и в сопровождении дуэньи удалилась. Она сама не знала, что нашло на нее, едва она увидела красный след под подбородком у Йормунганда. Такие следы оставляют женщины, приникая губами к нежной коже мужчины. Воображение нарисовало ей мерзкую и одновременно сексуальную гурию, обвившую темноволосого колдуна руками и ногами. Элоди попыталась представить, какое у него было выражение лица в этот момент, и разрыдалась.

Она стояла, прислонившись к гобелену на стене, и тихонько подвывала, пока дуэнья гладила ее по плечу.

— Да что нашло на эту гарпию? — Йормунганд тер щеку, отчего она только еще больше краснела.

Гарриетт протащил его почти до живой изгороди, что отделяла сад с беседками и вымощенную темно-синем камнем площадку перед воротами. Мимо прошла кухарка, с подвернутым фартуком. Ее пухлые щеки лоснились, а на подбородке красовался толстый, налившийся багровым прыщ. Узкие глазки с интересом скользнули по ладным фигурам Гарриетта и Йормунганда. Гарриетт тут же убрал руку с воротника Йормуна и даже отвернулся, нахмурившись.

Йормунганд проводил кухарку взглядом. Отчего-то подумалось, что обедать в доме Эдегора ему больше не придется. Он не успел ухватить эту мысль и понять, предчувствие это или просто непрошенная мысль, что уходят и приходят не оставляя следа.

Щека все еще горела.

— Да, тяжела ручка у княжеской особы, — сказал Гарриетт. — Надо бы чего-нибудь холодного приложить.

— Обойдусь, — буркнул Йормунганд.

— А ведь говорил тебе, предупреждал.

Йормунганд никак не мог вспомнить, на счет чего это предупреждал его Гарриетт. В сущности, большинство разговоров с Гарриеттом сводились к невероятным произошедшим с ним историям, сплетням и наставлениям. Гарриетт, как и Бьярне до него, стремился учить жить и стать наставником для молодого ирмунсульца. Но Йормунганд относился к Гарриетту так же, как и к любому другому, кто набивался к нему в учителя — не слушал. Или, вернее, слушал лишь что хотел.

Теперь ему избирательный слух выходил боком.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Йормунганд. Он быстро огляделся. Рядом обязательно находился хоть один соглядатай Валонхейма. Йормунганд заметил девочку, костлявую, с короткими волосами, она водила грязной тряпкой по узорчатой кладке садового забора, и, судя по потерянному виду, выпала из реальности. Того гляди, тут же упадет и уснет. Мимо пробежала прачка, загруженная корзиной с грязным бельем. Несколько стражников вышли погреться на солнышке и полузгать семечки.

— Об интересе Элоди, — сказал с досадой Гарриетт. Йормунганд опять принял отсутсвующий вид, будто он здесь и не здесь, слушает и не слушает. Вот и попробуй что-нибудь такому втолковать. — Она же с ума по тебе сходит. А ты пренебрегаешь, по бабам шатаешься.

— Ну, — Йормунганд замялся, — Элоди ничего себе, да и дочь князя, но…

Гарриетт хмыкнул. Все-таки Йормунганд еще молод, напомнил он себе. Голова забита не тем. Будь он на десять-пятнадцать лет старше, для Элоди все обернулось бы куда трагичнее.

— Я не осуждаю, — сказал Гарриетт, — но от связи с ней ты бы мог кое-что выиграть. Жениться.

— Головы лишиться.

— Только не такой прохвост как ты. Говорят, твой отец ни одной юбки не пропускал.

— Я. Не. Мой. Отец.

— Знаю, знаю. Только, как говориться, не легче. Что ты теперь делать будешь?

— Делать? — Йормунганд удивленно поднял бровь, — Ничего. Что я должен делать? Игнорировать ее притязания.

Гарриетт рассмеялся, он смеялся добрые две минуты, сотрясаясь в плечах и прикрывая рот кулаком.

— Что? — Йормунганда веселье Гарриетта вовсе не заразило.

— Тебе надо уехать на время, — сказал Гарриетт, отсмеявшись.

— Какого?.. Ты хоть представляешь, сколько у меня работы? Я для этого нанимался к Эдегору? Чтобы опять мотаться от деревни к деревне? Тебя такая жизнь устраивает, но не меня. Я странствиями наелся до отвала, по самое горлышко хватило. Месить дорожную грязь, жрать всякую погань по постоялым дворам, слушать пьяных дебилов, что вечно лезут во всяком дворе. Что, уже не смешно?

Гарриетт смотрел на Йормунганда со смесью удивления и жалости. Йормунганд выкинул старый дорожный плащ. Тот потерял глубокий синий цвет, став безжизненно-серым. Теперь молодой человек носил шелковые рубашки и бархатные кафтаны. Он не скупился на тонкую отделку по специальному заказу — множество змей переплетались в дивном ирмунсульском узоре по подолу и рукавам. Йормунганд вновь начал разговаривать властно со слугами, делая послабления лишь Ругеру, но и то, больше от осознания его в своей собственности.