Йоркширская роза - [71]

Уолтер издал горлом полный отчаяния нечленораздельный звук, и тут Роуз решилась.

– Дядя Уолтер, у меня есть идея, которой я хотела бы поделиться с тобой. Это касается не фабрики, а Крэг-Сайда.

Уже в зимних сумерках автомобиль миновал центр Илкли и двинулся вверх по дороге.

Уолтер снизил скорость. Он не любил водить машину, но без этого нельзя было теперь обойтись. Каждый здоровый и дееспособный мужчина в стране добровольно вступил в состав одной из служб. Или почти каждый. Кроме Ноуэла, и Уолтер никак не мог определить свое к этому отношение. Слава Богу, на фабрике об отказе его племянника от воинской службы не знали. Для Уолтера было бы непереносимым унижением, если бы сведения об этом распространились хоть сколько-нибудь широко, – ведь многие из его бывших служащих сражались сейчас в Бельгии, или Палестине, или Египте, или еще бог знает где…

– Но он вносит свой вклад в войну, – твердила Лиззи, втолковывая брату, что Ноуэл бросил занятия живописью и работает на угольной шахте в Уэльсе. – Он не любит находиться под землей, это ему ненавистно, однако таков его способ помогать воюющей стране.

До сознания Уолтера Наконец дошло, что Роуз о чем-то говорит ему.

– Ведь Крэг-Сайд достаточно велик, – услышал он ее взволнованные слова, – чтобы стать прекрасным госпиталем для выздоравливающих. Я сделала некоторые промеры и полагаю, что китайскую гостиную мы можем превратить в палату на десять человек, а если вынести растения из зимнего сада, там поместятся еще двенадцать. Стены нужно будет обтянуть отбеленным холстом, по крайней мере Лотти посоветовала поступить именно так, когда я написала ей о своем замысле.

– Лотти? – Уолтер затормозил «рено» на стоянке у огромных ворот Крэг-Сайда. – Ты писала Лотти о превращении Крэг-Сайда в госпиталь для выздоравливающих?

Роуз кивнула – насколько позволила ей невероятно пышная меховая шапка.

– Она считает, что это замечательная мысль, и не может понять, как мы не додумались до этого раньше. По ее мнению, лучшая комната для устройства операционной – это бывшая спальня Уильяма, потому что там есть верхний свет и большие окна. Она также думает, что мы вполне управимся с помощью сестер милосердия и нянек.

Уолтер застонал. Если Роуз подключила к своим планам Лотти, тут уж ничего не поделаешь, Крэг-Сайд уже можно считать госпиталем для выздоравливающих.

Он с трудом выбрался из машины и пошел открывать ворота. Оставив госпиталь герцогини Сазерленд в Булони, Лотти благодаря своей властной деловитости заправляла теперь полевым лазаретом, гораздо более близким к линии фронта. Юный младший лейтенант, друг Уильяма, помещенный туда на лечение, писал ему следующее: «Ваша сестра носит большую косынку Красного Креста из органди, но даже эта косынка не может полностью скрыть ее золотые волосы. Она выглядит как настоящий ангел небесный, а раненые утверждают, что она и есть ангел. Зато со старыми надоедами из военного ведомства она обращается как со старыми башмаками! И если она говорит, что человек еще не готов к возвращению на фронт, то даже сам генерал Хейч не в состоянии отменить ее распоряжение».

Уолтер толчком отворил ворота. У Лотти и у его маленькой Йоркширской Розочки энергии и смелости побольше, чем у его отца. Он задумчиво покачал головой.

Сильные девушки – ими можно гордиться, и если они решили, что Крэг-Сайд должен стать госпиталем для выздоравливающих, кто стал бы с ними спорить?

В Уэльсе – без искусства, без Лотти, без остальных членов семьи – Ноуэл как мог старался выжить. Он ненавидел эту работу. Он выбрал ее, зная, что возненавидит, и воспринимал как наказание за то, что не разделяет вместе с другими мучения в окопном аду. Он страдал от клаустрофобии; он ненавидел темноту; ненавидел угольную пыль, въевшуюся ему во все поры, и мозоли, изуродовавшие ему руки. Но больше всего он ненавидел социальную изоляцию. Вокруг не было никого, с кем можно поговорить об искусстве. Никого хотя бы отдаленно похожего на друга. Не обладая профессиональными навыками, он выполнял только подсобную работу, и его сотоварищи, все до одного валлийцы, смотрели на него с нескрываемым подозрением. Высокий, худощавого сложения, Ноуэл физически точно так же не соответствовал работе углекопа, как и умственно. Но он терпел день за днем. И изо дня в день думал о Лотти.

Он понимал теперь, что никогда не ценил ее по достоинству, что всегда принимал ее обожание как нечто должное, что пассивно и с некоторой долей юмора позволял любить себя. Теперь, слишком поздно, он осознал, что не дал себе труда ответить любовью на ее любовь. И опять-таки слишком поздно понял, как она нужна ему, как глубоко, на свой собственный, эгоцентрический лад, он ее любит.

Ноуэл понимал, что вопрос о всеобщей мобилизации – только вопрос времени, и время это наступило в январе.

«Сегодня вечером палата общин подавляющим большинством голосов высказалась в пользу билля о мобилизации, – писал Уильям Ноуэлу из Лондона. – Тебе, возможно, приятно будет узнать, что я, как и большинство депутатов от партии лейбористов, голосовал против. Министр внутренних дел настроен самым решительным образом, и я полагаю, что жизнь отдельных молодых людей с теми же взглядами, что и твои, теперь весьма осложнится. Тебя вызовут в военный трибунал, и один Бог знает, что из этого выйдет».