Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - [97]

— Кажется, уже пора.

— Ты хоть понимаешь, какой это странный разговор?

— Наверное. Пусть дети мне наберут.

— О’кей.

Перед выходом я проверила почту. От папы пришло коротенькое письмецо.

«Дорогие мои Клер и Дейв!

Хотел, чтобы вы знали. Мы с мамой подумываем о разводе. Буду держать вас в курсе.

Целую,

папа».

Как гром среди ясного неба. Неужели мой братец и его нытье просто их доконали? Или я, сама того не желая, слегка изменила эмоциональный фон, переехав из Сиэтла? Так же, как правда о том, что между ними произошло, все эти годы умалчивалась, так и исход этой истории был окружен для меня загадками. Интересно, все родители ведут себя так или только мои? Все решения, все поступки они осуществляли за ширмой. И даже если бы я спросила их, что там, за этой ширмой, есть ли там что-то вообще, мне никто бы не ответил. «Мы делаем всё возможное», — таким ответом раз за разом они потчевали нас с братом. Говорили абсолютно искренне. И больше ничего от них добиться было нельзя. В глубине души я подозревала, что они вели себя так потому, что сами понятия не имели, что же на самом деле происходит в их странном браке, и просто не хотели об этом думать.

В двадцать два года (возраст, когда моя мать вышла замуж) я бросила колледж и уехала жить в Австралию со своим парнем, солнечным мальчиком, солистом панк-рок-группы, с волосами до попы. Мы жили в маленьком бетонном домишке на шумной улице в промышленном городе чуть южнее Сиднея. Моя жизнь напоминала рай. Во дворе росли гигантские липкие оранжевые цветы, названий которых я так и не запомнила. Зачем? С нами жили угрюмый волосатый гитарист из команды моего приятеля и наивный юный панк-рокер, относившийся к нам так, будто мы были его старушкой мамой и стариком отцом, но без свойственной родственникам ругани. Еще один юный панк-рокер постоянно тусовался у нас в доме и ел нашу еду. Пляж был в одном квартале от нас. Когда возникали проблемы с деньгами, я водила подъемник: целыми днями разгружала коробки на складе в Сиднее. Еще я позировала ню для уроков рисования в местном художественном колледже — дома никогда бы ничем подобным заниматься не стала. Ну а когда в деньгах нужды не было, целыми днями валялась на пляже под зонтиком и читала Толстого. Если хотелось сменить обстановку, достаточно было выйти на шоссе, проголосовать и уехать за тысячу миль в Квинсленд.

Я целыми днями делала записи в маленьком дневнике, который хранила в рюкзаке. Я анализировала все свои эмоции и боялась своих амбиций. В складки простыней забивался песок. Я питалась одними шоколадками. Поход в магазин за сладким превращался в целое приключение на весь день. Лежа на грязных простынях, я ела шоколадных лягушек и пыталась осилить «Анну Каренину». По вечерам песок каким-то образом проникал даже в рот и начинал скрипеть на зубах.

С наркотиками наша жизнь не была бы такой однообразной, но кому они были нужны? Чтобы раздобыть их, надо было прилагать слишком много усилий. А мы даже пить ленились — слишком дорого, да нам и без того было весело. Если выступала группа моего парня или кого-нибудь из наших знакомых, мы всем домом ехали в Сидней на потный рок-концерт. А в остальные дни мы вдвоем выходили из дома с наступлением темноты и босиком шли по шумной дороге в маленькую вегетарианскую забегаловку в городе, где ели гадо-гадо[44], держась за руки. Забегаловка называлась «Зеленая комната», хотя мой австралийский бойфренд произносил это совсем по-другому. Над нашими головами сияло созвездие Южного Креста.

Так я жила многие годы.

Я пересекала Тихий океан много раз, путешествуя из Австралии в Сан-Франциско, затем снова в Сиэтл, в Юго-Восточную Азию и опять в Сиэтл. Бойфренды сменяли один другого; я была сама себе хозяйкой, и так продолжалось практически до тридцати лет. Если б я жила во времена своей матери или бабушки или еще раньше, я, девушка из хорошей семьи, двадцати с чем-то лет, была бы замужем уже давно, стала бы матерью уже давно. Несколькими годами ранее.

Поразительно, аж голова кружится, стоит лишь подумать о том, как стремительно наступили перемены. Сотни лет было принято, чтобы женщины выходили замуж в двадцать, самое позднее в двадцать пять. Моя мать вышла за отца в 1962 году, некоторые исследования утверждают, что в то время женщины выходили замуж в среднем в двадцать два года, а другие говорят, что в двадцать.

Но в мои двадцать среди моих знакомых считалось нормой оставаться свободными минимум лет до двадцати восьми, а то и до тридцати с хвостиком. Миновало всего двадцать лет, а какая поразительная разница между тем, как прошли мои юные годы и как их провела моя мать! Традиция выходить замуж рано была ниспровергнута и сдулась, как одуванчик, как будто ее и не было никогда. До тридцати лет я даже не задумывалась о замужестве. Когда кто-то из моих бойфрендов спрашивал об этом, а иногда и всерьез просил моей руки, я с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться им в лицо. Издеваетесь, что ли, хотелось спросить мне. С ума сошли? (Но разумеется, вслух я такого не говорила.)

А вот моя мать, ее сестры и подруги все были замужем уже к двадцати пяти, и их такая судьба очень радовала. Всю жизнь их учили тому, что именно брак, взрослая жизнь и материнство помогут им обрести свободу, счастье и много еще чего хорошего.