Язык в революционное время - [105]

Мне скажут: пока еще не существует достаточно важных изменений в иврите по сравнению с предыдущей эпохой, а потому рано разделять древний и новый иврит.

По моему мнению, это не верно. Христианский теолог, который прекрасно знает всю Библию, не понимает языка Мишны и мидраша; это означает, что между ними есть большая разница. А ученый еврей из Западной Европы, знаток мидраша и средневековой литературы, с трудом читает новую литературу на иврите и всегда предпочтет прочитать научную книгу на иностранном языке ничуть не менее важной книге на современном иврите. Это значит, что между языком Мишны и мидраша и языком Тиббонидов, с одной стороны, и новым ивритом, с другой — разница не так мала.

Конечно, язык Мишны должен лежать в основе нового иврита, потому что это более поздний слой из двух слоев языка того времени, когда он еще был разговорным. Несмотря на это, нельзя останавливаться на языке Мишны. Многие причины привели к изменениям в иврите последних ста пятидесяти лет — и эти изменения надо учитывать. <…>

Приходилось ли вам видеть лес в начале весны? Уже появились первые слабые весенние ростки, но груды опавших, гниющих листьев еще покрывают землю и не дают слабым росткам подняться и выйти к свету. То же самое происходит с современным ивритом. Есть слабые новые ростки — не важно, что их мало, — они указывают путь нового развития; однако наш придирчивый, скрупулезный консерватизм не дает им расти, и они засыхают, не пробившись к свету. <…> Ведь нашелся почтенный знаток грамматики, обнаруживший ошибки даже в стихотворениях Бялика и в рассказах Фришмана! Нам необходимо утвердить такие литературные формы и перестать считать их «ошибками»: они ошибочны, когда пишут на древнем иврите, но отнюдь не являются таковыми, когда пишут на новом иврите. Надо перестать постоянно стращать нас тем, что мы пишем неправильно, поскольку такой-то стих из Писания, такой-то из Мишны или такой-то мидраша записан не так, а иначе. Ведь если мы будем последовательны в этом, то еще придем, чего доброго, к выводу, что новый иврит вообще не имеет права на существование, как всегда утверждал исследователь Нёльдеке[130]: современный язык извлекает библейские слова из контекста и лишает их точного значения. На это мы отвечаем: значение древних слов неизбежно развивается и изменяется. <…>

Конечно, следует опасаться варваризмов. Если простые женщины в Эрец Исраэль говорят: «Этот ребенок делает мне смерть» (калька с еврейско-немецкого Эр махт мир дем тойт) или «Мне [так в оригинале. — Примеч. перев.] потемнело в глазах» (калька с русского) вместо «потемнели глаза мои», надо бороться против такого рода жаргонизации и русификации языка иврит, так же как надо бороться против его германизации, англизации и арабизации. Но не всякий варваризм опасен и должен быть искоренен. Варваризмы в ограниченном числе — естественная вещь: ни один язык не развивался без внешних влияний, осознанных или неосознанных. Помню, шестьдесят лет назад я в первый раз написал на иврите слова — шеэла боэрет («жгучий вопрос»), и на меня сразу же набросились со всех сторон: Как это может быть допустимо?! Грубый германизм: Eine brennende Frage! — а теперь кто только не пользуется этим «грубым германизмом» на иврите? И не только пользуются — те, кто употребляет на иврите оборот «жгучий вопрос», даже не ощущают, что когда-то он считался нееврейским.

Конечно, обороты ходот («благодаря») и ламрот («вопреки») — это обороты, подвергшиеся влиянию немецких слов dank и trotz; однако если на протяжении ста лет наши писатели использовали их, то никто не имеет права отвергать их сегодня: в противном случае нам придется отказаться от десятков оборотов из Мишны, подвергшихся арамейскому влиянию. <…> «Чисто» немецкое выражение Bekanntschaft machen является не чем иным, как переводом «чисто» французского выражения faire la connaissance, а оно, в свою очередь, не чем иным, как переводом английского выражения make acquaintance. А теперь попробуй разберись, что есть варваризм, а что — нет!

Я отнюдь не намереваюсь призывать к забвению языка Библии, Мишны и Тиббонидов и свойственных им уникальных оборотов на иврите. Мы всегда будем обучать в школах наших сыновей Библии, Мишне и мидрашу, и всегда на наш повседневный язык будет оказываться с их стороны большое влияние, особенно со стороны двух первых слоев языка, библейского и мишнаитского, во времена появления которых иврит был еще разговорным языком среди евреев. А стихи и религиозные сочинения мы всегда будем писать на языке, близком к языку святых писаний и Талмуда — на языке нашей поэзии и языке нашей Устной Торы. Поэзия и вера любят архаизмы во всех языках; разве в языке иврит, поэтическом и религиозном в своей основе, это может быть иначе? Однако в обычной прозе и нам стоит приблизиться к разговорному языку, как приближаются к нему другие литературы, пусть даже мы сделаем это в меньшей степени. И в других языках есть разница между языком рынка и языком литературы, но различие не есть пропасть. А в нашей сегодняшней литературе это именно не различие, а настоящая пропасть. Эта пропасть должна быть преодолена через сближение литературного языка (прежде всего прозаического, но во все большей степени и поэтического) с разговорным ивритом — ведь это, в конце концов, живой язык, который рынок лишь огрубляет и искажает.