Язык в революционное время - [104]
Не так обстоят дела в новой литературе на иврите. Она представляет собой некий пантеон слов, форм и оборотов всех времен, мирно уживающихся рядом друг с другом. <…> Потому что действительно наш сегодняшний язык вообще не является языком, а библейской заплатой на мишнаитской заплате, да еще сверху — тиббонидская заплата. И тот, кто владеет всеми этими «языками» и умеет жонглировать ими, чтобы объединить все три рода странными соединениями, считается «художником языка». Это и есть вышеупомянутый «языковой синтез», которым гордятся наши писатели, полагая, что таким образом они обогащают возрожденный иврит. Но на самом деле это не что иное, как языковой синкретизм: подобно тому, как наши предки во времена Ахава и Иезавели служили Ваалу и Богу Израиля вместе, без различия, так и мы объединяем разные языковые эпохи — это и есть наш новый иврит. Это своего рода языковые рагу и винегреты, но не настоящий язык. В настоящем языке есть раннее и позднее — и раннее всегда оттесняется поздним: таков путь естественного развития. <…> А современный язык — превыше всего, потому что он новый, он последний из четырех слоев нашего иврита. И подобно тому как в геологических слоях животные и растения более древних слоев были оттеснены животными и растениями нового слоя, так и в языке — самый новый и самый последний слой важнее всех, если только он не происходит от безграмотности и непонимания.
Мне скажут: язык иврит не был разговорным до недавнего времени, а потому естественное развитие в нем невозможно. Он был исключительно литературным языком, и ему не на что опереться, кроме литературных примеров. Он был живым только во времена Библии и во времена Мишны, а потом, существуя только на письме, а не в устной речи, он сильно исказился, и у нас нет критериев, согласно которым мы могли бы судить, что в нем правильно, а что неправильно, кроме древних примеров времен Храма. В противном случае наш язык станет варварским и будет расти, как бурьян.
Много правды есть в этом утверждении. Но не только правды. И живой письменный язык эволюционирует. Согласившись с этим утверждением в отношении иврита, мы обязаны будем поблагодарить идишистов за то, что сегодня мы пришли оживить покойника, — а этого нельзя делать ни в коем случае. Язык иврит, который жил в письменном виде, также и развивался в письменном виде, хотя и не вполне нормальным образом. И жизненная сила «мертвого языка» была так сильна, что даже повлияла на «живые языки», на которых разговаривали евреи. <…> Литературный иврит не прекращал своей живой (или полуживой) преемственности ни на одно поколение на протяжении всех полутора тысяч лет своего существования. Однако мы берем в расчет только язык Библии и, в небольшой степени, также язык Мишны и мидраша; и лишь в самое последнее время начали обращать внимание на стиль Тиббонидов. А на новый язык, на осознанные и неосознанные изменения в нем, которые произошли на протяжении ста пятидесяти лет его ускоренного и непрерывного развития, совсем не обращали внимания. Ведь, по правде говоря, настоящим ивритом в глазах не только специалистов по грамматике, но и учителей иврита и большинства писателей, пишущих на иврите, является только архаичный язык. Все остальное — не более чем отклонение, «смешанный язык», считающийся искаженным и варварским.
Этому надо положить конец. Доколе мы будем упускать, что если у нас есть живой и разговорный язык — то это сегодняшний язык с его естественными (не случайными!) изменениями, которые наши консерваторы именуют «варваризмами»; если же иврит есть не что иное, как копирование языка Иова и рабби Иегуды га-Наси[129], то нет на нем ни письма, ни разговора, а только жонглирование, талантливые попытки копировать древних, но не естественное письмо и не настоящая речь. Здесь вовсе нет «синтеза», но это и есть «смешанный язык», а вовсе не тот, в котором присутствуют варваризмы: этот якобы «синтетический» язык перемешивает Писание с Мишной и Тиббонидами и не содержит даже намека на единство языка и на его развитие. <…>
Необходимо отметить: мы не единственные в колебаниях между древним и новым языком. Есть еще один древний народ, гордящийся величием своих далеких предков, которые, как и евреи, обогатили культуру всего мира, а сыны их утратили сейчас это величие, поскольку и они несколько сот лет были лишены государственности, воскресшей лишь сто тридцать лет назад. Я говорю о современных греках. <…>
Вся сила языка иврит в противопоставлении языку ашкеназского и сефардского фольклора заключена в непрерывном развитии на протяжении тысяч лет. А ведь нашей письменности две с половиной тысячи лет (примерно со времен Ездры). И если мы прервем эту нить, то ослабим сами себя. Менделе Мойхер-Сфорим сказал в речи на праздновании своего восьмидесятилетия в Одессе: «Сорок тысяч лошадиных сил не одолеют силы четырех тысячелетий непрерывного существования языка иврит». Поэтому нам ни в коем случае нельзя допустить ни малейшего разрыва в непрерывности этой древней силы. А современный иврит — это окончательный итог непрерывного многотысячелетнего развития: он впитывает и поглощает, абсорбирует и включает в себя лучшее из всех эпох развития языка, а также добавляет все новейшее, более развитое, а посему требование писать и разговаривать именно на современном иврите не является разрывом нити исторической преемственности, а как раз преемственностью без топтания на месте и отступления назад. Это новый отрезок нити непрерывного исторического развития, и мы не можем возвращаться к ушедшей эпохе.
