Язык, который ненавидит - [36]

— Пошел по стопам отца, — подытожил я его исповедь.

— Да нет же, батя воевал, а я промышлял. Олега Кузьмича вскорости разменяли, а мы разбежались каждый в особицу. Ничего, на жратву хватало. Ты думаешь, я в лагере впервой? Третий срок отматываю. И еще, думаю, не один срок схвачу.

— Где мать и сестры, что с ними — не знаешь?

— Откуда же? Сразу все связи побоку…

— А зачем тебе новый срок схватывать, когда выйдешь на волю? — допытывался я. — У тебя теперь специальность неплохая — слесарь.

Он насмешливо подмигивал.

— Что такое срок? Лагерь. А нашему брату лагерь — дом родной. А на воле — отпуск. Повеселимся в отпуску и опять на работу в лагерь. Вот такие дела, Серега. Тебе не понять, ты порченый. Книги, собрания, радио… нам на все это — с прибором!

Вот таков был Сенька Штопор, в юности Семен Михник, мой сосед и добрый собеседник. Не уважить такому человеку я просто не мог.

В цеху я пошел к начальнику. Начальник, если разговор шел не о научных фактах, обнаруженных в экспериментах, поддавался легко.

Так на нашем Опытном заводике появилась маруха Сеньки Штопора, широкоплечая, румянощекая, толстозадая, веселая девка. Звали ее Стешкой, а фамилий у нее было столько, что все она сама не помнила. Ее определили в уборщицы. До обеда Стешка носилась с метлой и тряпкой, поднимая во всех помещениях пыль столбом, а после обеда пропадала. Меня это особенно не тревожило, но нашлись люди, близко принимавшие к сердцу ее таинственные отлучки.

В мою комнатушку — она называлась потенциометрической — пришел химик Дацис и мрачно пожаловался:

— Сергей Александрович, надо кончать это безобразие.

Я сидел у потенциометра и, забросив исследования электрических характеристик растворов, писал унылые стихи. Огромный, вспыльчивый и недобрый Дацис работал со мной в одной группе, и мы из-за сотых долей процента в анализах не раз ссорились до драк. Аналитик он был великолепный и не терпел, если подвергали сомнению его данные. У меня характер был тоже не сахарным.

— Кончайте, раз безобразие, — согласился я. — Собственно, вы о чем? Последние анализы, по-моему, неплохие.

Дацис уселся на скамью и уперся тяжелым взглядом в стену.

— Не плохие, а хорошие. Сколько вам надо говорить: если что не ладится, ищите у себя! Стешка плохая, каждый день убегает.

Я удивился:

— Вам-то что за горе, Ян Михайлович? Уборщицы вроде не в вашем подотчете. Запирать их на замок, как реактивы, не обязательно.

— А вы знаете, где она сейчас?

— Нет, конечно.

Дацис сказал торжественно и скорбно:

— У соседей.

— К геологам пошла?

— К геологам. Шляется из одной комнаты в другую. Что теперь о нас будут говорить — ужас просто!

Я начал терять терпение.

— Ужаса здесь не вижу. Чистоту Стеша обеспечивает, а остальное нас не касается. Хочется ей лясы точить, ну, и душа из нее вон, пусть точит.

Дацис зловеще покачал головой.

— Если бы лясы… Она ведь как? Только в те комнаты, где молодой народ. Покрутит бедрами, подмигнет, засмеется, а они потом к нам на чердак…

— На чердак?

— А куда же еще? Самое спокойное место, еще до Стешки проверено. Вчера полевик Силкин и керновщик Чилаев лезли по лестнице — последние гроши протирать. Столоверчение было почище спиритизма. Она им в темноте такие потусторонние радости закатывала… И все за десятку.

Я посоветовал Дацису:

— Бросьте эту слежку, Ян Михайлович. Стеша сама знает, как ей держаться. А если завиден чужой успех, сэкономьте на куреве и сами займитесь спиритизмом. Не хочу об этом думать.

Дацис ушел, но я продолжал думать о Стеше. Мне стало обидно за Сеньку Штопора. Он был не такой уж плохой человек, этот грабитель. Я припоминал, как горели его глаза, когда он расписывал Стешины достоинства. Черт его знает, как все обернется, если он услышит о ее поведении. У Сеньки ни при каких шмонах не находили ножа, но я, его сосед, знал, что он расстается с ножом только на время обыска. И, конечно, он таскал нож не для баловства, это я тоже понимал — такие чувствуют обиды глубоко и на расправу скоры…

— Ладно, ладно, — утешал я себя. — Что я знаю о нем, то и она знает будет остерегаться. А Дацису надо намекнуть, чтоб не трепался. Недаром все же говорят, что об изменах жены мужья узнают последними.

Сенька, однако, узнал обо всем в этот же вечер.

Мы сидели с ним на нижних нарах и хлебали «суп с карими глазками» стандартную нашу рыбную баланду, — когда в барак влетела радостная Стешка.

— Сенька! — крикнула она. — Ну денек — трех фраеров подмарьяжила.

Он вскочил на ноги, забыв о супе.

— Врешь, падла!

Она с гордостью бросила на нары три смятые десятки.

— Факт был в …, следы на столе. Теперь я полноценная жена, зарплату приношу. Гони за спиртом.

Сенька умчался в другой конец барака, снаряжать в поход мастеров по добыче «горючего» — его даже в самые трудные дни войны можно было достать за хорошую плату. Стешка игриво толкнула меня плечом.

— Посунься, начальничек! Даме полагается лучшее место.

Минут через пять на наших нарах появился разведенный спирт, американская консервированная колбаса и сухой лук. Сенька налил мне полкружки.

— Пей, Серега! Надо это дело обмыть.

Стешка зазвенела, затряслась, еле выговорила, подавившись смехом, как костью: