Язык и религия - [112]

В истории разных лингвистических традиций трактаты о письме появляются первыми или одновременно с ранними словарными опытами. Древнейшие руководства по языку открывались правилами орфографии, иногда также и орфоэпии, и только в следующих разделах шел обзор грамматических значений и форм. В этом есть определенная логика истории лингвистического знания: вначале шло осмысление внешней, формальной (графической и звуковой) и потому более простой стороны речи. Специальное внимание к плану содержания языка, т.е. к языковой семантике, появляется позже.

Представляя типологически первую ступень в истории той или иной филологической традиции, ранние фонетико-орфографические сочинения сохраняют наиболее архаические и поэтому удивительные черты лингвистического сознания. Это область экзотики и музея, в этом их особая ценность для истории культуры. Именно в сочинениях по письму встречаются самые яркие проявления фидеистического отношения к языку – неконвенциональное восприятие знака, фетишизация буквенного символа, вера в магию письма.

В православной книжности эти архаические черты полнее всего представлены у Константина Костенечского (ок. 1410 г.) в его «Книге о писменах» (см. подробно §23–24 и 100). После Константина никто уже не писал о буквах с такой религиозной страстью, не грозил «погрешающим» анафемой и не пророчил отступникам гореть адским пламенем… (если не считать русских старообрядцев и то фанатическое упорство, с каким они сопротивлялись орфографическим новшествам Никона, – например, когда было велено писать, по греческим образцам, имя Христа с двумя «и: было Исус, стало Иисус ; о „книжной справе“ патриарха Никона см. §101). То был п и к веры в букву. Этот пик пройден культурой, однако, разумеется, сам психолого-семиотический феномен веры в букву в том или ином ослабленном виде сохраняется. (О следах и последствиях культа письма в современной культуре см. §26–27.)

Разумеется, присутствие в старинных статьях по письму указанных архаических мотивов отнюдь не означает, что здесь не было движения мысли и вполне позитивных достижений и открытий. Назовем одно из них, впрочем, не рядовое, а поразительное. В анонимной статье «Повесть собравшаго сия буквы»[198], известной по двум спискам ХV?-XVII вв. и созданной, судя по языку и некоторым косвенным данным, в Московской Руси, впервые в Европе указаны три генеалогические группы славянских этносов. Терминологического обозначения групп еще нет, а есть собственно три перечня племен и народов, которые географически соответствуют восточным, южным и западным славянам. Это выдающееся открытие осталось в рукописи и о нем забыли, а спустя два или три века то, о чем догадался безвестный книжник ХУ? в., было открыто вновь. Генеалогическая классификация славянских языков, с различением трех групп: южно-, восточно– и западнославянских языков (однако еще не в нынешней терминологии!), в новое время впервые появляется в середине XIX в. – в программах славистических курсов И.И. Срезневского (Харьков, 1842; Санкт-Петербург, 1847).

120. Европейские грамматики XV – начала XVII вв. в их связи с гуманизмом и Реформацией

Если в ранних сочинениях по орфографии можно встретить наиболее архаические черты лингвистического сознания, то с изучением собственно грамматики[199] в европейской культуре XV–XVII вв., напротив, связаны некоторые новые черты в отношении к языку и знаку.

До XV в. Европа знала грамматики только латинского и греческого языков, восходившие к трудам античных грамматистов. В XV–XVI вв. в разных странах появляются первые грамматики новых народных языков (vernaculae), причем с той же стихийной обязательностью, с какой сейчас распространяются технологические открытия.

Хронология первых грамматик народных языков такова:

1465 г. – грамматика итальянского языка знаменитого гуманиста, Леона Батисты Альберти, архитектора и математика.

1492 г. – испанская (каталонская) грамматика Антонио де Небрихи.

1509 г. – английская грамматика Джона Колета и Вильяма Лили.

Конец XV или начало XVI в. – русская (к сожалению, рукописная и неоконченная) «Книга глаголемая Донатус меншей, в ней же беседует о осмих частех вещаниа…» Дмитрия Герасимова[200].

1531 г. – французская Жака Дюбуа (Сильвиуса).

1533 г. – чешская Вацлава Филомата, Бенеша Оптата и Петра Гзеля.

1539 г. – венгерская Сильвестра Яноша Эрдеши.

1568 г. – польская Петра Статориуса (Стоеньского).

1571 г. – чешская Яна Благослава.

1574 г. – немецкая Лаврентия Альбертуса.

1584 г. – словенская Адама Бохорича.

1604 г. – хорватская Бартоломея Кашича.

1643 г. – «Грамматыка словенская» Иоанна Ужевича (рукописный учебник «простой мовы» – литературного украинско-белорусского языка), составленный во Франции, по-видимому, в миссионерских целях).

В конце XVI в. появляются первые печатные грамматики церковнославянского языка[201]: в 1591 г. во Львове – грамматика сразу греческого и церковнославянского языков, под заглавием «Адельфотис. Грамматика доброглаголиваго еллинословенскаго языка»[202]; затем «Грамматика словенска» Лаврентия Зизания (Вильна, 1596); в 1619 г. в Евье под Вильной в типографии православного братства была напечатана знаменитая грамматика Мелетия Смотрицкого – «Грамматики славенския правилное синтагма» (2-е изд. М., 1648; 3-е изд. М., 1721; 4-е изд. Рымники (в Румынии), 1755).