Язык и философия культуры - [40]

Действия, совершаемые с обоюдного согласия, равны тем, которые производятся одним лицом безотносительно к другим; поэтому здесь я мог бы только повторить сказанное об этом раньше. Однако среди подобного рода действий встречаются такие, которые требуют совершенно особых определений; это действия, совершаемые не сразу и не полностью, а на протяжении определенного отрезка времени. Сюда относятся все волеизъявления, из которых полностью проистекают обязанности сторон, будь то в одностороннем порядке или обоюдном. Если, например, один передает часть имущества другому, а затем, не сдержав своего обещания, требует возвращения своего имущества, то возникает опасная ситуация. Поэтому одной из важнейших обязанностей государства является наложение гарантий на производимые волеизъявления. Однако принудительность, налагаемая всяким изъявлением воли, справедлива и благотворна лишь в том случае, если она, во-первых, ограничивает лишь субъекта волеизъявления и, во-вторых, если он — вообще и в момент выражения своей воли — действовал по здравому размышлению и в соответствии со своим свободным решением. Во всех остальных случаях принуждение столь же несправедливо, сколь вредно. К тому же, с одной стороны, все соображения, связанные с будущим, могут быть лишь в ограниченной степени действенными; с другой — некоторые обязательства могут налагать на свободу такие оковы, что явятся препятствием для развития человека вообще. Следовательно, вторая обязанность государства состоит в том, чтобы лишать противозаконные волеизъявления поддержки закона и принимать все совместимые с имущественной неприкосновенностью меры, чтобы минутная необдуманность не наложила на свободу человека оков, которые будут препятствовать его развитию и задерживать это развитие. В теории права надлежащим образом разъясняется, что требуется для того, чтобы договор или волеизъявление имели законную силу. Мне остается только напомнить, что государство, в ведение которого, согласно вышеприведенным положениям, входит только сохранение безопасности, может исключать из своего ведения либо те случаи, которые уже исключены общими правовыми понятиями, либо те, изъятие которых оправдывается самой заботой о безопасности. К ним относятся преимущественно следующие случаи: 1) если обещающий, перенося какое- либо принудительное право, низводит себя тем самым до положения орудия, служащего намерениям другого, — таким был бы, например, договор, превращающий какого-либо человека в раба; 2) если обещающий не властен исполнить обещанное в силу самой природы обещанного, например по той причине, что оно относится к сфере чувств или веры; 3) если данное обещание само по себе или по своим последствиям либо прямо противоречит, либо угрожает правам других, гогда вступают в силу все законоположения, установленные в разделе о действиях отдельных лиц. Различие заключается только в том, что в первом и во втором случае государство лишь отказывает в применении принудительной силы закона, не препятствуя ни волеизъявлениям указанного рода, ни их осуществлению, если только они совершаются с обоюдного согласия, тогда как в последнем случае государство может и должно объявить недействительным само изъявление воли.

Однако и там, где правомерность договора или волеизъявления не вызывает сомнения, государство может, стремясь ослабить бремя, налагаемое людьми друг на друга даже при их свободной воле, сделать условия расторжения заключенного акта более легкими, чтобы однажды принятое решение не ограничивало волю человека на протяжении довольно значительного периода его жизни. Там, где в договоре речь идет только о передаче вещей и не затрагиваются личные отношения, я считаю подобные меры нежелательными. Ибо, во-первых, в договорах такого рода гораздо реже устанавливаются длительные взаимоотношения контрагентов; затем в этих случаях ограничения наносят значительный вред прочности сделок; и наконец, во многих отношениях, и прежде всего для развития силы суждения и твердости характера, полезно, чтобы раз данное слово связывало нерушимо. Поэтому в данном случае принудительную силу не следует ослаблять без реальной необходимости, которая при передаче вещей возникает редко и хотя может создать какое-то препятствие деятельности человека, но энергия его при этом не ослабляется. Совсем по-иному обстоит дело при договорах, в силу которых принимается обязательство совершать какие-либо действия или устанавливаются какие-либо личные отношения. Здесь принуждение наносит вред самым благородным силам человека, а поскольку успех дел, связанных с ними, в большей или меньшей степени зависит от длительного согласия сторон, то здесь ограничения такого рода менее вредны. Поэтому в тех случаях, когда на основании договора создаются такие личные отношения, которые требуют не только отдельных действий, но в полном смысле этого слова влияют на личность человека и на весь образ его жизни, когда то, что создается, или то, от чего отказываются, находится в самой тесной связи с внутренней жизнью человека, — в таких случаях расторжение договора должно быть допустимо в любое время и без необходимости объяснения каких-либо причин. Это относится, в частности, к браку. Там, где отношения менее близки, хотя личная свобода сильно ограничена, государство должно было бы, как я полагаю, установить срок, продолжительность которого зависела бы, с одной стороны, от важности ограничения, с другой — от характера дела; в течение этого срока ни одна из сторон не имела бы права нарушить договор, но после истечения его договор мог бы быть нарушен без его возобновления, и это не должно было бы повлечь за собой никакого принуждения, даже в том случае, если бы при заключении договора стороны отказались бы от применения данного закона. Потому что даже если такое установление может показаться благодеянием со стороны закона — а оно, как и вообще всякое благо, никому навязываемо быть не может, — то ведь оно никому не препятствует вступать на протяжении всей своей жизни в длительные взаимоотношения; закон запрещает лишь принуждать другого