Язык и философия культуры - [37]

Применение таких определений очевидно само по себе. Напомню только несколько особенно ярких примеров. Согласно этим принципам, из определения нарушения закона совершенно выпадает все то, что говорится о действиях, вызывающих возмущение своим неуважением к религии и нравам. Тот, кто позволяет себе высказывания или действия, оскорбляющие религиозное чувство и нравственность другого, безусловно, совершает безнравственный поступок, однако до тех пор, пока он ограничивается только этим, он не нарушает ничьих прав. Чувствующий себя обиженным может удалиться, а если это невозможно, то должен примириться с этим неизбежным неудобством, проистекающим из несовместимости характеров. Не следует при этом также забывать, что, быть может, и другой стороне неприятны некоторые присущие ему свойства. Таким образом, вопрос: на чьей стороне право? — важен всегда только там, где речь безусловно идет о праве. Даже в гораздо худшем случае, то есть когда то или иное действие или то или иное высказывание наносит ущерб добродетели, разуму или здравому смыслу людей, ограничение свободы не допускается. Тот, кто действовал или говорил таким образом, не нарушил этим ничье право, и оскорбленный имеет полную возможность противопоставить дурному впечатлению силу воли или доводы разума. Поэтому, как ни велико вызываемое подобными поступками зло, оно всегда сопровождается и благими последствиями, так как служит проверкой в одном случае силы характера, в другом — терпимости и широты воззрений. Нет необходимости, вероятно, напоминать, что во всех этих случаях я исхожу только из того, не угрожают ли данные проявления безопасности граждан. Их отношение к нравственности нации и пределы дозволенного государству вмешательства в эту сферу я пытался установить в предшествующем изложении.

Однако поскольку в ряде случаев для вынесения правильного суждения необходимы положительные знания, которыми обладают не все, и безопасность может быть нарушена, если кто-нибудь необдуманно или преднамеренно воспользуется в своих интересах неосведомленностью других, то в такой ситуации гражданам должно быть предоставлено право обращаться за советом к государству. Наиболее очевидными примерами этого служит деятельность врачей и назначаемых в помощь тяжущимся сторонам юристов, — отчасти из-за большой потребности в них, отчасти из-за трудности суждения о правильности их действий и прежде всего из-за того, что они могут принести немалый вред. Для того чтобы исходить в этих случаях из интересов нации, не только желательно, но просто необходимо, чтобы государство проверяло этих людей с точки зрения соответствия их занимаемой ими должности — если, конечно они этого захотят, — а затем, если эта проверка даст хорошие результаты, выделило бы их по степени их квалификации и довело бы до сведения граждан, что они могут полностью доверять только тем, кто доказал таким образом свою пригодность к данному роду занятий. Но далее государство никогда идти не должно — оно не должно препятствовать тому, чтобы те, кто не пожелал пройти проверку или не выдержал ее, занимались своим делом, а также запрещать гражданам обращаться к ним. Такого рода меры можно применять, во-первых, только там, где воздействие оказывается не на внутреннюю жизнь человека, а на внешние ее обстоятельства, где, следовательно, человек не действует, а только пассивно следует советам и где все дело заключается только в истинности или ложности результатов, а во-вторых, там, где суждение предполагает знания в совершенно особой области, которые нельзя приобрести просто опытом, рассудительностью и практической силой суждения, знания настолько редкие, что даже само обращение за советом представляет некоторую трудность. Если государство действует, не считаясь с этим последним определением, то ему грозит опасность, что нация станет вялой, бездеятельной, полагающейся всегда на чужую волю и знания, тогда как именно отсутствие гарантированной определенной помощи служит стимулом для обогащения собственного опыта и знаний, а также теснее и многообразнее связывает граждан друг с другом, поскольку они находятся в большей зависимости от взаимных советов. Если же государство не примет во внимание первое определение, то наряду с только что упомянутым недостатком возникнет во всех своих проявлениях и тот вред, о котором мы говорили в начале нашей работы. От такого рода проверки — я останавливаюсь еще на одном поучительном примере — следует полностью отказаться по отношению к законоучителям. Да и что государство может проверить в их деятельности? Определенные догматы? От этого религия, как было указано выше, не зависит. Меру интеллектуальных сил вообще? Но для законоучителя, который рассматривает вопросы, столь связанные с индивидуальностью его слушателей, важно едва ли не только соотношение его умственных способностей с их умственными способностями — и уже в силу этого подобного рода суждение становится невозможным. Проверить их добропорядочность и характер? — Но для этого существует лишь один способ, едва ли приемлемый для государства; этот способ сводится к расспросам об обстоятельствах жизни, поведении данного человека и т. д. И наконец, следует подчеркнуть, что даже в одобренных мною выше случаях проверка пригодности может производиться только тогда, когда этого требует безусловная воля граждан. Ибо сама по себе в среде свободных, воспитанных этой свободой людей такая проверка, собственно говоря, не представляется необходимой, между тем повод к злоупотреблениям она всегда может дать. Поскольку для меня здесь важно не рассмотрение отдельных вопросов, а установление принципов, то я еще раз кратко остановлюсь на точке зрения, которая побудила меня заговорить об этом. Государство никоим образом не должно заботиться о положительном благе граждан, и поэтому также об их жизни и здоровье — разве только в тех случаях, когда им угрожают действия других, — а только об их безопасности. И лишь постольку, поскольку вследствие их неосведомленности может быть нанесен ущерб их безопасности (посредством обмана), подобный контроль может входить в границы деятельности государства. Однако человека, которого хотят обмануть, приходится всячески убеждать и уговаривать, чтобы добиться его согласия, и поскольку при этом наличие различных переходящих оттенков делает установление общего правила почти невозможным, а связанная со свободой вероятность обмана делает человека осторожнее и разумнее, то я считаю более целесообразным и более соответствующим разработанным принципам — в теории, далекой от определенного применения, — требовать распространения запретительных законов только на те случаи, когда определенный поступок совершается без ведома или даже против воли другого человека. Предыдущее же рассуждение может быть полезно тем, что оно показывает, как надлежит поступать, следуя установленным принципам, в тех случаях, когда того требует необходимость