Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском [с иллюстрациями] - [33]

Powerless is speech.

Still, it bests a tear

in attempts to reach,

crossing the frontier,

for the heavy hearts

of my Polish friends.

One more trial starts,

One more Christmas ends.

Речь слаба — на кой

им бессильный стон?

Я хотя б строкой

перейду кордон

и коснусь сердец

тех, кто в Польше ждёт.

Рождеству конец.

Трибунал грядёт.

(«Рождественская песенка военного положения», перевод В. Куллэ)

К Польше Бродский всегда питал особые чувства, он был знатоком польской поэзии, переводил с польского, и в «коммунистическом лагере» Польша была окном за Запад: в польском переводе можно было еще в пятидесятые и шестидесятые годы читать вещи, которые никогда не печатались в СССР. У Бродского было и много польских друзей, в том числе литературоведы и писатели Анджей Дравич и Виктор Ворошильский, которые оказались в тюрьме во время военного положения и которым стихотворение посвящено. Бродский не ограничился протестом на бумаге — он закрыл свой счет в «Chemical Bank», который давал ссуды польскому правительству. И сознание беспомощности слов заставило его в разговорах с друзьями на полном серьезе обсуждать формирование международной бригады, как во время испанской гражданской войны в 1936 году. Подобное решение он предлагал и для Афганистана, несмотря на скептическое отношение к мусульманскому миру. В обоих случаях речь шла о великой державе, которая позволяла себе топтать маленький народ: «Пусть афганцы — племенной, отсталый народ, но порабощение тоже не соответствует моей идее революции».

Польские друзья Бродского говорили, что его стихотворение облегчило груз, лежавший у них на сердце и укрепило их волю к сопротивлению. Но борьба Бродского за дело Польши имела последствия и в США, где многие левые ставили знак равенства между гнетом в коммунистических странах и при латиноамериканских диктаторских режимах. Зимой 1982 года состоялся большой митинг в Нью-Йорке в поддержку польской «Солидарности». Среди выступающих были Гор Видал, Э.-Л. Доктороу, Курт Воннегут, Поль Робсон, Аллен Гинзберг, Сьюзен Зонтаг, Пит Сигер и другие представители американского левого истеблишмента. Плюс Бродский, приглашенный как представитель русской литературы в изгнании.

Главной целью митинга было выражение солидарности с «Солидарностью», но некоторые участники воспользовались случаем для того, чтобы осудить действия США в Центральной Америке, уподобляя их советской политике в Восточной Европе. Увольнение Рейганом 11 тысяч авиадиспетчеров, участвовавших в забастовке, сравнивали с подавлением профсоюзного движения коммунистическим режимом в Польше. Когда слово взяла Сьюзен Зонтаг, публика ожидала чего-то в том же духе. Но Зонтаг, которая одно время была близко связана с Бродским, оказавшим на нее сильное влияние, сделала шокирующее заявление о том, что в течение тридцати лет заблуждалась политически и что правду о коммунизме следовало читать не в (леволиберальном) журнале «Nation», а в (консервативном) «Reader's Digest». Что же до сходства между режимами в Польше и центральноамериканских странах, то оно существует — однако формула, которую Зонтаг предложила, не всем понравилась: «Коммунизм — это фашизм с человеческим лицом».

Зонтаг зашикали, но это было ничто по сравнению с бурей, вызванной выступлением Бродского. Бродский охарактеризовал параллель между «Солидарностью» и американскими профсоюзами как «совершенную непристойность», а тем, кто сравнивает репрессии в Польше с положением в Центральной Америке, он ответил так: «Вам, либералам, следует попытаться решить одну проблему, а не рассеивать свою энергию по всему миру». Взорвали публику не только его слова, но и само его поведение, нервное и напористое. Ему улюлюкали, и один слушатель кричал, что он «циничный негодяй». В двух интервью после митинга Бродский объяснил свое раздражение против американских либералов тем, что о сходстве между коммунизмом и фашизмом «известно уже сорок лет» и что в таких странах, как Сальвадор, Аргентина и Южная Африка, «люди имеют хоть минимальную, но свободу». Под «свободой» он имел в виду «не свободу собраний, организаций, печати и так далее», а «экзистенциальную свободу»: «Коммунизм означает безысходность, это источник зла, он излучает зло. На Западе же всегда есть надежда на улучшение».

Изменение позиций Зонтаг привело к тому, что многие американские радикалы стали по-другому относиться к преступлениям коммунизма, — так же как за несколько лег до этого Бернар-Анри Леви книгой «Варварство с человеческим лицом» заставил французскую левую интеллигенцию переосмыслить свои взгляды. Критическому подходу к коммунизму, заявила Зонтаг, ее научили восточноевропейские друзья, особенно Бродский и Милош, которых она поблагодарила публично.

Конец викторианской эры

Взгляды Бродского на коммунизм и советскую систему нельзя понять в отрыве от его взглядов на Америку. Как мы видели, во многом он чувствовал себя более американским, чем сами американцы. Когда его попросили объяснить, что именно он ценит в Америке, он указал между прочим на «дух законов», царивший в стране. Как пример он назвал суд присяжных, который намного справедливей советской судебной системы с полновластным судьей. Кроме того, он предпочитает «страну, из которой можно уехать, стране, из которой уехать нельзя». И, перефразируя мысль из своей Нобелевской лекции, он говорил, что «лучше быть забытым в демократии, чем принадлежать к элите в деспотии». Когда в 1977 году он стал гражданином Соединенных Штатов, это наполнило его гордостью.