Языческий алтарь - [48]

Он не был ни домоседом, ни рутинером, поэтому редко оставался более чем на две ночи в домах, куда проникал, ломая дверные ручки или сбивая замки. Обшарив шкафы, вывернув ящики бельевых комодов и проникнув во все тайны простенков, он колотил ножками кресел зеркала, забивал унитазы семейными фотоальбомами и приступал к поиску нового гнезда для разорения. Чем ближе был фронт, тем меньше болела его язва, тем сильнее розовели щеки. Он больше не стыдился себя.

Поверьте мне. Ад по праву принадлежит тем, кому хорошо в аду. Как-то утром, когда он, облачившись в пижаму, пил чай в саду виллы нотариуса, в соседнее владение угодила бомба. Ударная волна швырнула Альбера вверх тормашками на клумбу с розами. Он тут же встал, извлек из ладоней иголки и обрел спокойствие, удостоверившись, что чайник цел и чай не остыл. Привыкнув к реву двухмоторных самолетов над головой и к разрывам снарядов, он стал обращать на громыхающие по бульварам бронемашины не больше внимания, чем железнодорожник – на ночные поезда.

Он вошел в пригород Лана через несколько часов после бомбардировки города. Небо перечеркивали длинные полосы черного дыма. У дороги догорал пакгауз. Тротуар перегораживала павшая лошадь. По обе стороны от изрытой воронками мостовой чернели слепые фасады. В крохотном садике с павильоном без стекол и двери краснела июньскими ягодами старая вишня, давшая едва ли не последний в жизни урожай. Альбер слопал столько вишен, что запротестовал его нездоровый желудок. Но это была единственная неприятность дня. В остальном он ощущал редкое довольство.

Перед ним тянулась улица, все дома на которой были выпотрошены, за исключением одного, в два этажа. В окна с вылетевшими стеклами были видны просторные, со вкусом обставленные комнаты. Гул приближался: последний налет эскадрильи, сбросившей бомбы за городом. Был разгар дня, Альбер хотел есть, пить и спать. Он бросил велосипед и проник в уцелевший дом.

Там он провел два дня в обществе служанки со слегка помутившимся рассудком, забытой хозяевами. Женщина была жирная, мягкая, терпеливая, не задавала вопросов и напевала, когда он ее насиловал. Когда он от нечего делать прижег ей соски, она заплакала, а потом попросила прощения. Собравшись ехать дальше, он надел ей на голову мешок и задушил.

В тот же день его задержал и препроводил в крепость немецкий патруль. Он думал, что его расстреляют как мародера, а его приняли за солдата, избавившегося от формы. Вместе с семью-восемью сотнями пленных из разных полков он с удивлением услышал слова офицера на безупречном французском языке:

– Я капитан Эрнст Юнгер. С вами будут обращаться в соответствии с законами войны. Я говорю о законах, принятых в цивилизованных странах.

После этого ободряющего вступления автор «В стальных грозах»,[3] презиравший нацистов за вульгарность, но обязанный Гитлеру командной должностью, попросил эльзасцев послужить их товарищам переводчиками, а потом задал, все еще по-французски, вопрос, который счел нужным занести в свой «Дневник» за 12 июня:

– Кто из вас умеет готовить морской язык в муке на масле?

Альбер не умел готовить это блюдо. Но когда дьявол (а он никогда не забывает своих) предоставляет вам второй шанс, то… Словом, Альбер, не веря в успех, поднял руку вместе с множеством других пленных. И надо же было так случиться, чтобы знаменитый капитан, быстро опросив добровольцев, остановил выбор на нем!

Судя по записям в «Дневнике», между писателем и поваром сложились отношения взаимного соблазна, помноженного на сложность взаимопонимания между победителем и побежденным. Так продолжалось до тех пор, пока слуга не вышел из фавора и не был выброшен на улицу. Но это другая история, и рассказывать ее я не буду…

Глава 15

Луна и бык

Эфраим и Элиана обвенчались в ноябре 1940 года в церкви Коль-де-Варез. Времена были не для празднеств. Поэтому церемония была короткой. Обошлось без торжественно выстроившихся приглашенных, без девочек, несущих шлейф невесты, без бросания белого риса на паперти. Новобрачная была в своем бальном платье, только без кринолина.

Этого было время сплошных нехваток, редкостью стала даже картошка, поэтому немногочисленные гости постарались ради пиршества. Сокдело достал из мотоциклетной сумки окорок. Две сестры Элианы, ненавидевшие друг друга, по отдельности заимствовали из журнала «Мари-Клэр» одну и ту же идею – блины из брюквы. Влад-Дровосек приволок живого петуха, сильно смахивавшего на него самого. Волкодав посягнул на свои запасы контрабандного кьянти и тонких черных сигар. Леруи, прибывший накануне автобусом вместе с женой и произведший сенсацию своим протезом из каштана, подарил молодоженам сервиз для кофе по-турецки и коробку настоящего кофе, неведомым образом добытую в Марселе на бульваре Бельсенс. Верную Бобетту вообще сочли колдуньей – как иначе она сумела бы сделать драже, не имея сахара, и ромовые бабы, не имея ни рома, ни муки?

Если старому холостяку, вроде меня, дозволено будет затронуть тему, всегда вызывающую у него сильное удивление, то по мне во всякой свадьбе присутствует немалая доля грусти. Почему Элиана смахнула в церкви кончиками пальцев в шелковой перчатке непрошеную слезу? Почему Эфраим отодвигает десертную тарелку и курит свою первую сигару, уставившись в пространство? Конечно, слеза новобрачной высохнет быстрее, чем ее букет. А у начинающего курильщика будет немало причин перейти на более горький табак. И все-таки откуда берется у молодых эта печаль, такая неуместная в столь праздничный день? Неужели они предчувствуют, что величайшая радость – путь к горчайшему разочарованию? Так ли тонок их слух, что они услышали на пороге блаженства неведомый голос, шепчущий: «Лучшего дня, чем этот, тебе не видать! Им оно и кончится, твое счастье!»