Языческий алтарь - [15]
– Как ее звали?
– Имена – это пыль. Ее пытались трясти, добраться до голой души… Но для этого нужен нож, каких не бывает… Ммм… Меня звали Лукрецией, а ее – Адрианой, если тебе так уж интересно. Ее фамилии я не знала.
– А моего отца?
– Он – другое дело. Его имена принадлежат мне. Из паспорта и другие… Лживые, выдуманные… Никто уже их у меня не украдет. Ммм…
– Вы не хотите мне сказать, кто это был?
– Что это для тебя изменит? Ммм… На его могиле начертано имя соседа… Лежтон… Думаешь, твоя мать отняла бы его у меня, если бы он носил фамилию Лежтон?… Ммм… Его настоящее имя было Фортунато. Я никогда ни с кем не говорила ни о нем, ни об Адриане. Обо мне можно говорить, что угодно, лишь бы это были враки… Ммм… Если бы ты его видел моими глазами! Такие огромные ручищи, но груди касаются нежно, как бабочки… И глаза, улыбающиеся даже тогда, когда заставляют вас плакать… Ммм… Он ездил за настенными часами в Юру, чтобы продавать их здесь. Одни механизмы… Я видела его дважды в год. Ммм… Как-то утром он появился с мешком бараньих шкур, положил его там, где ты сейчас сидишь, и сказал: «Сбереги это до моего возвращения. Но не смотри, пока я не уйду, это сжигает мне сердце…» И ушел. Ммм… Тебе было тепло на дне мешка, ты был тих, как голова Иоанна Крестителя.
– Сколько мне тогда было?
– Шесть недель. Ммм… Никто во всей деревне ничего не знал, кроме Лиз. Она была от тебя без ума, ей приспичило забрать тебя в Высокий дом, она не сомневалась, что там тебя лучше воспитают… Я злилась, но она все время к этому возвращалась. А однажды вечером со мной захотел переспать Влад-барышник. Переспал он со мной и говорит: а часовщик-то мертв… Я давай кричать: врешь! А он свое: убит, мол, разорвавшимся снарядом, который он разбирал, чтобы смастерить лампу. Ммм… Я проплакала четыре дня и уже не могла оставить тебя у себя.
Другая река
Вот и конец каникул. Последние сентябрьские вечера пролетают быстро, как летние облака. Первого октября Бьенвеню сам отвез ребенка на луг Корша. Было тепло, осень еще приберегала свои краски, но свет уже стал другим, в лесу уже запахло ржавчиной и грибами. Когда на реке показалась точка, обещавшая разрастись в баржу, фермер вспомнил слонов, перешедших в снегопад Мон-Женевр (или Сен-Бернар?). Что осталось от сражений, в которых они участвовали? Известно ли хотя бы, где они пали?
Проклятая грусть! И трижды проклятая память, хранящая отсвет минувшего, улыбки на лицах, украденных у нас временем! Два с половиной месяца присутствие ребенка пьянило старого Жардра, вдохновляло и молодило его. Теперь мальчик увозил с собой прекрасное лето, и впереди была только поздняя осень, а потом бесполезная, сулящая одно расстройство зима.
Становилось зябко. Баржа давно пропала из виду. Бьенвеню сидел на облучке двуколки, глядя на вздрагивающие уши серого мула. Почему не бывает любви без страдания? Почему любовь без тоски – не любовь? Он предпочел бы забыть слонов, подвесные дороги, прогулки по лесу и ночи под открытым небом. Это было бы удобнее, но что-то в нем – вернее, кто-то – не давал этому совершиться. А осень уже стояла на пороге: цвет неба и запахи подлеска не позволяли обмануться. Река с шуршанием текла мимо замершей двуколки; и так же, только беззвучно, текла другая, невидимая река, сотканная из мгновений, которые не удержать в пальцах, и из ощущений, сохраняющихся или теряющихся в зависимости от обстоятельств.
Стало зябко, как я уже предупредил. Над водой поднимался бесплотный туман. Мул со свойственным скотине беспредельным терпением ждал цоканья языком – сигнала продолжить путь. Бьенвеню зажег первую за день сигару.
Глава 7
Крик гусей (отзыв)
Жан-Мари возвратился в семинарию ночью. Он прошел по большому спящему зданию и заперся в своей глухой келье. Там его ждала узкая кровать и распятие на стене, короткий столик из белых досок, словари, молитвенник, стопки тетрадей на этажерке, письма Бьенвеню в глубине платяного шкафа. Он взял несколько, чтобы перечитать, и уснул одетый, зажав в руке конверт. На следующий день он приступил к работе с прежней решительностью, с прежним воодушевлением. Глядя на него, можно было вообразить, что гор не существует, что он не оставил там, в Высоком доме, немного помешанного фермера, управляющего-туберкулезника, служанку с горящими глазами и замашками дикой кошки.
На первых же занятиях начала октября проснулась его страсть к учению. Она продлилась три года. Возможно, меньше, неважно. Душа ведет счет не дням, а испытаниям. А испытания выпадали Жану-Мари непрерывно, так что у бедняги не было времени оглянуться, как сказала бы Лиз. Покончив с одной задачей, он сталкивался сразу с десятком новых, куда более хитрых. Ловушки меняли свою сущность, трудности пожирали время, но огонек все не гас, наоборот, только сильнее разгорался, отбрасывая свет все дальше.
О своих успехах он сообщал Бьенвеню. Однажды аббат Пон, служивший в том году в пост, воспроизвел с кафедры его комментарий к Посланию Святого Павла коринфянам. Комментарий отправили епископу Кунео, а тот в ответ прислал молитвенник с виньетками и мешочек драже. В другой раз молодой человек так удачно перевел одно из «Чудес» Святого Текля, что его перевод разрешили опубликовать.
Все действующие лица романа вращаются вокруг его главной героини Орелин, как планеты, вокруг солнца, согреваемые исходящим от нее теплом, но для одного из них, талантливого джазового музыканта и поэта Максима, любовь к Орелин, зародившаяся в детстве, становится смыслом жизни и источником вдохновения.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.