Явление зверя - [6]

— Ну ладно…

Гуля понимает, что я кругом прав, и возразить ей нечем. Не наберем к вечеру нужной суммы — плохо нам придется, а в метро не подают так щедро, как на дороге. Да и отдохнуть ей надо: катать коляску по гладкому асфальту — это одно, а таскать из вагона в вагон — так наломаешься, что к вечеру руки дрожат. У нее дрожат… Мне-то что! Я катаюсь себе и катаюсь, смотрю на мир снизу вверх, как ребенок, привык уже даже, так ведь сколько времени прошло!

Может быть, это странно — в моем-то положении, но все это время, даже в самые тяжелые моменты, когда самому хотелось руки на себя наложить, я, как в детстве, верил в свою неуязвимость, в свою удачливость, в то, что ангел-хранитель все еще стоит у меня за плечом, все еще хранит… Странно? Наверное… Но разве мало было ситуаций в моей теперешней развеселой жизни, когда казалось — все, край… ан нет, хватались за мою облезлую коляску призрачные руки и — вывозили.

Велика Россия-матушка, исколесил я за три с лишним года многие города и веси, отчаяние пережил, тоску, беспробудное пьянство, и вот, пожалуйста, — привела-таки судьба меня к дому… Судьба — в виде хрупкого печального создания в темной одежде, незримого спутника, когда-то обещавшего, что не оставит меня одного.

Я не хотел возвращаться, боялся, что стоит мне выйти в город — и я тотчас же встречу старых знакомых, которые непременно узнают меня, кинутся с расспросами… Цыгане, конечно, не чеченцы, не думаю, что они захотят шантажировать моих родных, не та у них сфера деятельности, но все-таки… Может быть, меня просто очень сильно напугали, но я не хотел, чтобы кто-то знал, что на самом деле я не в липецком детдоме воспитывался, а в Москве вырос, и хоть сирота, да не совсем. Есть у меня дед с бабкой и сестра… Пронюхали бы об этом — увезли бы меня тогда из Москвы очень быстро и уж точно — навсегда!

Дом… удивительное и странное ощущение… Как будто потерял память, скитался по грязным притонам, а потом вдруг оказался случайно у стен дворца и — вспомнил! Не бомж я, не попрошайка, а наследный принц, несмотря на грязь под ногтями, и там, за высокими стенами, за железными дверями, охраняемыми стражниками с каменными лицами, живут мои родные и друзья, которые, возможно, все еще ждут, надеются на чудо… Бабушка… Дед… Анька…

Когда меня выволокли из вагона на перрон Казанского вокзала, когда я ступил колесами моей долбаной коляски на заплеванный асфальт, покатился по дурацкой темной галерее, маневрируя между сумками, баулами и сердитыми гражданами, когда ударился взглядом об огромные буквы, сложившиеся в странное, забытое и щемяще родное: «МОСКВА», я понял, что свободен, что спасен, что теперь не удержит меня ни страх, ни отчаяние, ни черная тоска.

Это мой город! Я знаю здесь каждый камешек! Это в Минеральных Водах и в Волгограде, это в Ахтубинске, Цимлянске и в Урюпинске я был чужим, безымянным инвалидом, рабом и алкоголиком — как все. Я старался не вспоминать о доме, вычеркнуть из памяти все, что было со мной до войны, уверившись в том, что обратной дороги нет и не будет и нужно доживать свой век растением, побольше пить и поменьше думать. Леха… Что это? Кличка? Кто-то придумал мне такое странное, но в целом милое имя. Леха, Леха… Просто Леха. У каждого предмета должно быть свое обозначение.

«Лешенька… — Это бабушка касается моего лба прохладной мягкой ладонью. — Что же с тобой случилось, маленький?»

Бабушка!!! Я вернулся… Что же ты плачешь, почему не слушаешь, что я говорю? Неужели ты не веришь, что я живой? Боишься, что не переживешь разочарования?

…Сегодня тепло, можно сказать — сегодня первый по-настоящему теплый весенний день. Солнце пригревает, на синем небе ни облачка, народу на улице — не протолкнуться, и мой образ в основном воспринимается с сочувствием. И даже несмотря на то, что все инвалиды-попрошайки одеты в камуфляж, военная форма по-прежнему вызывает уважение. И даже те, кто газеты читает и знает, что в камуфляж рядятся все, кому не лень, почему-то все равно суют деньги… Господи! Да никто из настоящих солдат, пусть он трижды будет помирать с голоду, не поедет на коляске с протянутой рукой! По своей воле не поедет… Потому что я — тоже настоящий солдат, потому что я и в самом деле потерял ноги в Чечне (потерял — дурацкое слово: шел, шел и потерял? Не заметил, как?… Видно, выпимши был!), и из орденов, что болтаются у меня на груди, два — мои собственные, а остальные три сняты с пленных и погибших. Они тоже настоящие… Все у меня настоящее, только картонка липовая. «Помогите собрать на протезы». Да за все эти годы, что я езжу с картонкой в руках, можно было бы насобирать на протезы роте инвалидов…

И зачем я все это делал?

Зачем катался под светофорами в Урюпинске и Цимлянске, зачем дышал выхлопными газами и маневрировал под колесами машин раздраженных водителей? Зачем ездил по вагонам метро в Самаре, сидел в переходах и на железнодорожных станциях? Разве я так уж радел за благополучие моего хозяина, его жены и ребятишек? Ездил я за кормежку, за выпивку, за одежду, за возможность жить… Да, я хотел жить. Всегда. Даже в самые страшные и безнадежные моменты, даже тогда, когда искренне хотел умереть. Очень хотел, но руки на себя наложить не мог! Чувствовал любящий взгляд, щекочущий затылок, чувствовал мысли печального ангела, который когда-то обещал всегда быть со мной, и не переставал надеяться на чудо… Как маленький… Думал — после всего, что было, стыдно умирать, покуда живешь — есть шанс победить, а умер — уже точно проиграл, безвозвратно. Из могилы выхода нет.