Явилось в полночь море - [56]

Кристин даже немного удивилась, увидев грузовик на том же месте, где она его оставила, хотя несколько спутниковых тарелок кто-то уже стащил. Все остальное утро она металась по городу в бесцельной панике и, чтобы не выходить из грузовика и не задерживаться надолго, ела в закусочных, где еду подавали прямо в окошко автомобиля. Один раз она запарковалась на тихой улочке, чтобы поспать, но в эти дни ей плохо спалось, она всегда просыпалась от звуков, которые без сновидений казались еще более зловещими, семнадцать лет черной пустоты без сновидений начали оставлять у нее в душе какое-то судорожное чувство легкого безумия, как будто она стояла на краю.

Кристин вернулась в дом Жильца по нескольким причинам. Во-первых, она не знала, куда еще пойти. Во-вторых, она чувствовала себя обязанной как-то объяснить ему, что в данный момент его капсула времени на пути в Токио, в руках контрабандистов. Третьей и, возможно, самой убедительной причиной был чистый случай: колеся по городу в набитом спутниковыми тарелками грузовике от пляжа к холмам, когда сгустились сумерки, Кристин случайно оказалась на знакомом с виду перекрестке, возле знакомого с виду холма, а потом на знакомой с виду улице, ведущей к знакомому с виду дому. Поскольку она нечасто видела дом снаружи, то даже не была уверена, тот ли это дом – темный, без огней, без признаков жизни. Машины Жильца рядом не было. Кристин проехала чуть дальше по кварталу и запарковала машину.

Она обнаружила входную дверь распахнутой; черное дыхание дома вытекало наружу. Когда она зашла и подала голос, никто не откликнулся. Сердце Кристин заколотилось, и она позвала снова, и когда снова никто не откликнулся, включила лампу у старого пианино, рядом с диваном, где раньше, мучаясь головной болью, лежал Жилец, а потом пошла по комнатам, от библиотеки до кухни, где обнаружила на стойке упаковку нарезанной ветчины, разорванную, словно ее открыло какое-то животное, и разбросанный по стойке и полу хлеб. В раковине стояла бутылка сока без пробки, и босой ногой Кристин ступила во что-то липкое, оказавшееся тоже соком. Она не знала, что и думать об этих мелких признаках большого переворота. Даже будучи во власти самой безумной головной боли, Жилец не оставлял на стойке растерзанных пакетов с едой. Но кроме кухни ничто в доме не казалось особенно потревоженным по сравнению с тем, как было несколько дней назад, и Кристин поднялась наверх. Она вошла в спальню Жильца и включила свет, чуть ли не ожидая увидеть его все еще в постели, в той же позе, в какой видела его в последний раз, с некогда черной бородой, теперь подернутой инеем. Но постель была пуста, и, спустившись на нижний этаж, Кристин вторглась в святилище четырехстенного Календаря. Жильца не было и там.

Она снова поднялась в бывшую свою комнату. Ей сразу бросилось в глаза, что постель не убрана, и, вспомнив, что в последнюю и предпоследнюю ночи перед уходом спала в его постели, Кристин пришла к убеждению, что постель была убрана, когда она уходила. По-прежнему на полке у кровати стояли взятые ею из библиотеки книги, а на стене по-прежнему висели вырезки из газет. Потом она увидела, что в шкафу висит платье – светло-голубого оттенка, которое, наверное, было подобрано под цвет чьих-то глаз, хотя определенно не ее. Кристин могла поклясться, что этого чертова платья раньше здесь не было. Неужели Жилец уже кого-то нашел ей на замену? Не вернулась ли его жена? Кристин тут же скинула пальто и надела платье, которое оказалось узковато.

Она нашла свою одежду примерно через час, под матрасом на кровати Жильца, выстиранную, выглаженную, сложенную. На кухне холодильник и буфет были набиты продуктами, словно Жилец запасал провизию на случай долгой осады со стороны своих демонов, что делало факт его отсутствия еще более любопытным и намекало, что, уходя, Жилец куда-то торопился и в любой момент может вернуться. Теперь Кристин уже не была уверена, что ей хочется здесь оставаться, несмотря на свою вину в отношении капсулы времени. Ей пришло в голову, что Жильцу, возможно, позвонили и сообщили насчет выкопанной капсулы, вот он и собрался так быстро, но когда Кристин проверила телефон, однажды ночью вырванный им из стены, тот по-прежнему молчал. Можно было также предположить, что Жилец бросился из дому сразу же, как только обнаружил ее побег – если это слово было здесь уместно, – чтобы разыскать ее, и с тех пор не возвращался. Но это также не имело смысла: он бы вернулся – если не поспать, или принять душ, или сделать еще что-нибудь, что делают нормальные люди, во всяком случае люди нормальней его, то хотя бы убедиться, что она здесь не показывалась. И кроме того, что означают все эти запасы продуктов и чужое платье в шкафу, материализовавшееся в этот промежуток времени.

Какой бы ответ она ни находила, он как будто противоречил остальным вопросам, а все ответы на эти вопросы словно бы противоречили остальным ответам. Больше всего Кристин заботило – когда Жилец собирается вновь появиться и так ли ей хочется быть здесь, когда он вернется; но поиски другого места для ночлега на данном этапе не казались заманчивой альтернативой. Лучше принять ванну, почитать и поспать, и что бы ни случилось при появлении Жильца, она это переживет. Кристин вытащила из кармана пальто ключ от грузовика и в своем тесноватом платье ушла в ночь: если (когда) грузовик станут разыскивать, полиция или японская мафия, ей бы не хотелось, чтобы он оказался поблизости от этого дома.