Явилось в полночь море - [55]

Кристин пожила на чердаке пару дней, поскольку идти ей было некуда. Но ей там не нравилось, и было неуютно оттого, что чердак принадлежал Ёси, а поскольку она оставила грузовик со спутниковыми тарелками на соседней улице, а не на стоянке у дома, то понимала, что рано или поздно кто-нибудь найдет его и сообщит в полицию, и Ёси начнут искать и придут на чердак. С той малостью денег, что была у нее и что нашлась в бумажнике Ёси, Кристин прошмыгивала через улицу в мексиканский ресторанчик, чтобы поесть. Ей подумалось, что надо бы попытаться купить что-нибудь из одежды; она была полнее Ёси, и его одежда на нее не налезала. Все остальное время Кристин сидела на чердаке, глазея на капсулу Жильца с оставленной молнией черной отметиной в виде однокрылой птицы. Ее снедало любопытство открыть капсулу, но она сдерживалась. Кристин то и дело проводила руками по металлической поверхности, а иногда брала капсулу и потряхивала.

На вторую ночь, заснув в кровати на антресолях, она проснулась около часа ночи от сердитого стука в дверь. Стук продолжался, и в раздавшихся затем голосах Кристин распознала азиатский язык, хотя и не китайский, среди которого росла в Давенхолле. Она различила имя Ёси. Когда пришедшие вломились в комнату, Кристин тихо-тихо затаилась на кровати, оцепенев от страха.

– Ёси! – позвал один из пришедших, обращаясь к ней на кровати.

Судя по голосам, их было четверо или пятеро. Сейчас меня зарежет и изнасилует японская мафия, и все из-за того, что этого идиота убила молния, когда он попытался меня трахнуть, с изрядным раздражением подумала Кристин. Это определенно было бы в духе ее жизни в последнее время.

– Ёси! – снова позвал один из пришедших.

Кристин не отвечала. Луч фонарика скользнул мимо нее и по потолку над ней. Она ждала шагов вверх по ступеням к кровати, но вместо этого послышался приглушенный разговор, а потом пришедшие начали шарить по чердаку; лучи фонариков продолжали метаться по стенам. Внизу минут двадцать продолжалась какая-то целеустремленная возня, судя по звукам, раздававшимся из одного угла. Почти не разговаривая между собой, люди приходили и уходили; Кристин слышала, как их башмаки ступали в лужу, натекшую из-под морозильников, и мокрые подошвы шлепали туда-сюда по полу.

Еще около часа после того, как они ушли, Кристин лежала, оцепенев, а потом, когда отпустил адреналин, в изнеможении уснула снова. На рассвете она вдруг проснулась и села, прислушиваясь, нет ли на чердаке еще кого-нибудь. Осторожно встав с кровати, она подошла к перилам антресолей и глянула вниз. В какой-то момент, изучая развезенную по полу лужу, она вдруг заметила, что морозильники распахнуты настежь и пусты. Все капсулы пропали. Еще через мгновение она вспомнила про капсулу Жильца, лежавшую у подножия лестницы.

Та капсула тоже исчезла. Кристин постояла на верху лестницы, глядя на нижние ступеньки и их ужасную пустоту, потом медленно спустилась и осмотрела пол, будто еще надеясь, что капсула куда-то откатилась сама собой.

Но она явно пропала, ошибки быть не могло. И тогда наконец – определенно в первый раз с тех пор, как она покинула Давенхолл, а возможно, и вообще в первый раз – все вокруг Кристин рухнуло, все стены, что она воздвигла вокруг себя, вся эта психическая броня, что она носила на себе семнадцать лет, в течение которых она была такой сильной, такой самодостаточной, – все разлетелось вдребезги, оставив ее с одним лишь давним чувством брошенности. Сама не сознавая, что полностью стала 29 апреля 1985 года, она села у подножия лестницы, где раньше лежала капсула, закрыла лицо руками и заплакала. Все наконец разбилось и отпало от нее впервые с того дня, когда, как она помнила, маленькая трех– или четырехлетняя девочка вбежала с главной улицы Давенхолла в бар, замерла посреди помещения и спросила своего изумленного и полупьяного дядю: чего на свете не хватает?

– Что? – поперхнулся Билли.

– Чего на свете не хватает? – снова спросила она, и многие годы после думала, что сказала что-то не то, раз Билли так отшатнулся от вопроса маленькой девочки. Билли, конечно, был не слишком сообразителен и не мог понять, что на этот вопрос не смог бы ответить даже умный человек, во всяком случае так, чтобы удовлетворить четырехлетнего малыша. Он решил, что это его неполноценный ум не может справиться с вопросом, и за это разозлился на девочку. К тому времени Билли сделал единственную вещь, которую, по его понятиям, мог сделать и сделал бы любой здравомыслящий человек в данной ситуации, вынужденный один воспитывать малолетнюю племянницу: он махнул рукой на ее воспитание, предоставив девочку самой себе. Но все последующие годы Кристин думала, что сказала что-то не то, что ее вопрос был воспринят как упрек, словно догадывалась, что ответ на вопрос о том, чего на свете не хватает, мог быть таким: ее матери. Много лет Кристин думала, что спросила о чем-то нехорошем, а потом сознательно решила все равно не стыдиться, как бы нехорошо это ни было, хотя не имела ни малейшего представления, что же такого она сказала или сделала постыдного.

Теперь капсула Жильца пропала, и это могло бы служить каким-то утешением, если бы подобная мысль вообще пришла ей в голову, – что капсула могла отвлечь пришельцев, что из-за нее они не поднялись по лестнице, где спала сама Кристин, и таким образом капсула спасла ее. Кристин была слишком убита, чтобы думать об этом. Как в полуночный прилив, ее накрыло первой волной чувство заброшенности, следующей волной – одиночество, потом волна страха, волна воспоминаний о детстве без любви, и ее смыло этим потоком, и она то билась об одно воспоминание, то всплывала на другом, пока ее не выбросило на берег ее собственной натуры: ее натура, в конце концов, не позволяла ей утонуть. Ей по натуре было свойственно выплывать; выплакавшись, она привела себя в порядок, надела синее пальто Жильца, взяла деньги, билет на самолет, ключ от грузовика и бутылку пива из холодильника и ушла с чердака, прикрыв за собой дверь, которая не закрывалась до конца после того, как ночью выломали замок.