Яванская роза - [42]

Некоторое время я пытался организовать заранее, продумать свои отношения с Флоранс. Но усталость сумасшедшей недели прервала ход моих мыслей. Вскоре, как и Флоранс, я стал бессознательной массой.

Не знаю, кто из нас двоих сделал жест первым, не осознавая, что делает, но мы вышли из состояния сна сплетенные друг с другом.

Когда конвульсии удовлетворения, еще крепче слившие нас в объятиях, затихли, а наши тела, внезапно оторвавшись друг от друга, вновь получили способность ощущать себя, меня охватило нечто вроде паники.

Я проспал столько, сколько не спал со времени прибытия в Шанхай. Истощение, опьянение больше не защищали меня от мыслей. Предельная ясность, которой не было в течение всей сумасшедшей недели, позволила мне точно оценить позицию, в которую я поставил себя по отношению к Флоранс. И я вздрогнул. Я собственными руками выковал свои цепи.

Пока я ее не видел в Шанхае, я мог приписать неожиданности и неведению мое отношение к ней. Ложь сэра Арчибальда, загадки на судне, вызов Ван Бека, желтый туман, наконец, – все способствовало тому, что я снял с себя ответственность. Чаяния Флоранс, ее безрассудная любовь – я чувствовал себя свободным от этого, я мог переложить это на нее.

Но теперь…

Я неожиданно только что дал поручительство, дал Флоранс право надеяться.

Признаюсь ли я перед этим нежным и взволнованным лицом, перед этим лицом, светящимся благодарностью и гордостью, что только под парами алкоголя и гонимый плотским вожделением, обманутый другими жертвами, я оказался у нее?

Если среди всех удовольствий и занятий, которыми, как Флоранс догадывалась, была наполнена моя жизнь в Шанхае, если, несмотря на предостережения сэра Арчибальда, я пришел к ней, значит, я любил ее. Так думала, чувствовала Флоранс и не могла думать иначе.

В эту минуту я понял с такой отчетливостью, ощутил с такой потрясшей меня остротой, нет, не жалость к ней, а страх за себя.

Я увидел, что моей свободе угрожает гибель, моей свободе, ради которой я готов был даже на преступление.

Чисто физическое ощущение страха заставило меня вскочить с кровати. Мне казалось, что каждая минута, проведенная возле Флоранс, наполняла материальным весом оковы, которые и так уже были слишком тяжелы.

– Ты покидаешь меня, любовь моя? – спросила метиска. – Жизнь моя!

Эти два слова, на которые до сих пор я не обращал внимания, показались мне вдруг невыносимыми.

– Почему ты меня так называешь? – спросил я, наполнившись яростью, что было, знаю, отвратительно, но мне надо было ее излить.

И я ожидал, что ответ Флоранс даст мне для этого повод, хотя бы ничтожный и несправедливый.

Ее простота, ее искренность не дали мне никакого повода.

– Как я могу тебя называть иначе? – ответила метиска. – Разве ты не в самом деле моя жизнь? У меня нет никого на свете, кроме тебя. Я хотела бы, чтобы все мужчины, кроме тебя, умерли.

На мгновение мне послышалось безжалостное звучание голоса Флоранс, когда она крикнула „Иди!" старому куруме на пороге его смерти.

На секунду я измерил степень возмущения, ненависти к миру, в который ее привели обстоятельства кровосмешения, внебрачного рождения, детство, проведенное в ледяном монастыре, ее ненужная красота, ее бедное существование. И я догадался, что сила ее любви ко мне вызывалась не мною, а ее потребностью в радости, тепле, освобождении и что она была переполнена этим, необратимо доведена до исступления.

И я испугался еще больше и подленько искал защиты.

– Это неправда, – воскликнул я, – ты не одна! У тебя есть сэр Арчибальд, твой отец. Он любит тебя, он говорил мне.

– Да, но еще больше он стыдится меня. Если бы ты только знал, как он прятался, чтобы встретиться со мной, когда я была маленькой. А там, у сестер, не он говорил со мной, а Ван Бек, всегда Ван Бек. А мой отец дрожал и отворачивал лицо.

– Ты знала, что авансом была продана Ван Беку?

Зачем я задал этот вопрос Флоранс и выбрал эти грубые слова, такие гнусные? Хотел ли я попросту унизить ее, напомнить, в каком состоянии я ее встретил, и тем самым лишить ее всякой попытки быть требовательной?

Или же доказать самому себе, что я ничего не был должен женщине, которой нечего терять?

Должно быть, я подчинился и тому и другому мотиву.

Когда мужчина хочет сохранить полную свободу, отказываясь пожертвовать хотя бы чем-нибудь из своих удовольствий и страстей, он вынужден пойти на подобные извороты.

Впрочем, эта уловка не помогла.

Флоранс сумела найти в своей искренней наивности, в неподкупности своего сердца слова, которые опрокинули мои жалкие увертки, отговорки, мою осмотрительность и предосторожности, так как она этого не понимала.

– Ван Бек и мой отец, – сказала Флоранс, – никогда не ставили меня в известность о своих сделках. Но я догадалась сама: я была уверена, что Ван Бек овладеет мной.

– И тогда? – спросил я.

– Тогда… – повторила Флоранс, не понимая.

– Что ты думаешь делать?

Флоранс взглянула на меня с мягким удивлением и ответила:

– Что могу я сделать, жизнь моя? Согласиться. Это все.

– Что? Ты не стала бы сопротивляться?

– Сопротивляться? Как? У меня нет семьи, профессии, я никого не знаю… я всего лишь метиска.