Ястребы востока - [13]

Но во главе стола, за которым сидел Кормак, находился человек с прошлым до того необычайным и фантастичным, что на его фоне меркли истории всех остальных. Тисолино ди Строцца, торговец, капитан венецианских боевых кораблей, крестоносец, пират, разбойник — кровавый след, тянущийся за этим человеком, стал причиной его нынешнего положения изгнанника. Ди Строцца был высоким, худым человеком угрюмого вида с крючковатым носом с тонкими ноздрями и хищным взглядом. Его броня, сейчас затертая и потускневшая, была дорогостоящей венецианской работы, а рукоять длинного узкого меча когда-то украшали самоцветы. Неприкаянная душа, подумал Кормак, глядя на венецианца, чьи темные глаза непрерывно бегали, а худая рука снова и снова поднималась, чтобы подкрутить кончики тонких усиков.

Взор Кормака блуждал и по другим вождям — диким разбойникам, рожденным для кровавого ремесла грабежей и убийств. У всех у них прошлое также было довольно темным. Он знал их в лицо или по репутации — Коджар Мирза, мускулистый курд, Шалмар Кхор, высокий чванливый черкес, и Юсус Зер, отступник из Грузии, который носил полдюжины ножей за поясом.

Был здесь и один человек, которого Кормак не знал, — воин, который, по-видимому, не имел авторитета среди бандитов, но вел себя с уверенностью, порождаемой отвагой. Это был редкий гость в горах Тавра — коренастый, крепко сбитый человек, головой едва доставший бы Кормаку до плеча. Даже когда он ел, он не снимал шлема с лакированной кожаной бармицей, и Кормак заметил отблеск кольчуги под его овчиной; за поясом у него был заткнут короткий широкий меч, не так сильно изогнутый, как мусульманские ятаганы. Его сильные кривые ноги, а также раскосые черные глаза на непроницаемом темном лице, выдавали в нем монгола.

Как и Кормак, он был здесь новичком. Он приехал в Баб-эль-Шайтан с востока в ту же ночь и в тот же час, когда ирландский воин прибыл сюда с юга. Его имя, произнесенное на гортанном турецком, было Тогрул-хан.

Раб, чье покрытое шрамами лицо и помутневшие от страха глаза говорили о жестокости его хозяев, трепеща, наполнял кубок Кормака и вздрогнул, когда внезапно раздавшийся вопль ножом разрезал царящий здесь гомон. Кричали где-то наверху, но никто из пирующих не обратил на это внимания. Норманн-кельт удивлялся отсутствию рабынь. Имя Скола Абдура вызывало ужас в этой части Азии, и многие караваны почувствовали на себе силу его ярости. Множество женщин было украдено из разоренных деревень и караванов, но сейчас, видимо, в Баб-эль-Шайтане находились только мужчины. Кормак улавливал в этом некий зловещий смысл. Он припомнил темные истории, что шепотом рассказывали о загадочном и бесчеловечном главаре разбойников. То были таинственные намеки на отвратительные ритуалы в черных пещерах, на обнаженных белокожих жертв, корчащихся на древних алтарях, на леденящие кровь жертвоприношения под полуночной луной. Но этот крик не был женским.

Кай Шах наклонился к плечу ди Строццы и что-то говорил ему, быстро, но сдержанно. Кормак видел, что Надир Тус лишь притворяется, будто он поглощен вином в своем кубке. Ярко горящие глаза перса были устремлены на двоих, что шептались о чем-то во главе стола. Кормак, всегда готовый к интригам и контрзаговорам, заключил, что в Баб-эль-Шайтане существовали группировки. Он заметил, что ди Строцца, Кай Шах, худой сирийский книжник по имени Муса бин Дауд и волкоподобный лур Кадра Мухаммад держались друг друга. Надир Тус же был окружен своими сторонниками из числа бандитов помельче, дикарей-головорезов, преимущественно из персов и армян. А вокруг Коджара Мирзы собрались еще более дикие горные курды. Венецианец и Надир Тус общались друг с другом с осторожной учтивостью, за которой скрывалась подозрительность, в то время как курдский вождь демонстрировал агрессивный настрой по отношению к ним обоим.

Едва эти мысли пронеслись в голове Кормака, как на площадке широкой лестницы появилась нелепая фигура. Это был Иаков, мажордом Скола Абдура — низкорослый и очень толстый еврей, облаченный в цветастые и дорогие одежды, которые когда-то украшали владыку сирийского гарема. Все взоры обратились к нему, поскольку он, очевидно, принес известия от хозяина — сам Скол Абдур, осторожный, словно преследуемый волк, нечасто присоединялся к своим людям на пирушках.

— Великий князь Скол Абдур, — объявил Иаков помпезно и звучно, — намерен даровать аудиенцию назаретянину, который приехал на закате, — лорду Кормаку Фицжоффри.

Норманн одним глотком осушил свой кубок и неспешно поднялся, взяв свой щит и шлем.

— А что обо мне, Йехуда? — это был гортанный голос монгола. — Великий князь не желает говорить с Тогрулханом, который приехал издалека, чтобы присоединиться к его орде? Он не даст мне аудиенции?

Еврей бросил на него сердитый взгляд.

— Господин Скол ничего не говорил о татарине, — ответил он коротко. — Жди, пока он не пошлет за тобой, если ему того захочется.

Для горделивого язычника такой ответ был оскорблением сродни пощечине. Он стал было подниматься, но затем снова сел. Признаки ярости едва отразились на его лице, подчиненном железному контролю, но его змеиные глаза дьявольски сверкнули, прожигая взором не только еврея, но и Кормака, и норманн понял, что гнев Тогрул-хана распространяется и на него тоже. Монгольская гордость и монгольская ярость за пределами понимания западного ума, но Кормак знал, что за это унижение кочевник возненавидел его так же сильно, как Иакова.