Ястреб и голубка - [6]

Его старший сын, капитан Хокхерст, провел в плаванье почти шесть месяцев и еще не знал о болезни отца. На молу и на пристани собралась огромная толпа: каждый прилагал немалые усилия, чтобы занять место, с которого можно будет увидеть знаменитую, почти легендарную фигуру. Женщины едва не падали в обморок от желания взглянуть на могучего красавца, которого королева называла своим Богом Морей.

Всеобщее любопытство возбуждал его трофей: то был, очевидно, испанский или португальский галеон, тянувшийся на буксире за победителем. В толпе бурно обсуждали разнообразные домыслы насчет груза захваченного судна: полны ли его трюмы золотом, серебром или на худой конец драгоценными камнями. Плохо пришлось бы здесь тому, кто вздумал бы назвать Хокхерста флибустьером или пиратом.

Для них он был мореплавателем — купцом, капитаном капера[2] и защитником английских морских путей.

Не приходилось удивляться, что Британия правит морями, если королеве присягнули на верность и посвятили ей свои силы такие люди, как Бог Морей.

Капитан стоял на носовом мостике; приказы, которые он отдавал низким зычным голосом, были слышны не только его матросам, но и зевакам на пристани. Команда убрала передние паруса, высоко подтянув их к реям с помощью канатов, и наконец корабль, благополучно вернувшийся в родную гавань, бросил якорь. Бог Морей вскинул руки в приветственном жесте, и на бронзовом от загара лице блеснула белозубая улыбка. Ростом он был намного выше шести футов, и уж наверняка во всей Англии ни один человек не мог похвалиться более широкими плечами; спадающие до плеч волосы, черные от природы, светлые к концам, выгорев под беспощадным солнцем.

Толпа терпеливо ждала, пока он сойдет на берег, по опыту зная, что предстоящее зрелище стоит того. Сначала матросы унесли дорожные сундуки и ларцы капитана в большой дом на скале. Затем на берег вывели пару ирландских волкодавов, сопровождавших хозяина повсюду, и его любимого вороного жеребца Нептуна. Рано или поздно на палубу должен был подняться личный слуга Хокхерста по прозвищу Барон, облаченный в неизменный темный полумонашеский балахон и никогда не произносивший ни слова.

Последней покажется маленькая, похожая на куклу женщина с раскосыми миндалевидными глазами, одетая в шелковые шаровары с богатой вышивкой и такую же тунику с разрезами по бокам.

О том, каково ее происхождение и как она попала к Богу Морей, в городе рассказывали самые невероятные истории, в которых ей приписывали все мыслимые и немыслимые роли — от наложницы до рабыни.

И вот наконец сам Хокхерст, собственной персоной, сошел на берег и направился к дому.

Когда мужчины, приветствуя его, выкрикивали его имя, он отвечал, также называя их по именам.

Он посылал воздушные поцелуи женщинам, которые неистово размахивали руками в знак приветствия, и швырял пригоршни монет бегущим позади него мальчишкам, подражавшим горделивой походке бывалого морского волка.

Проводив его взглядом, женщины вздыхали, но их волнение не унималось: ведь вместе с Богом Морей домой вернулась сотня моряков — мужей, любовников, непристроенных холостяков, и все они изголодались по обществу щедрых на ласку женщин, которые согрели бы им постель этой ночью… а также и в последующие. У Хокхерста была особенная команда: закаленные ветераны, абсолютно бесстрашные, ибо их капитан был гением в мореплавании и великим мастером хитроумных военных маневров. Он выслеживал испанские корабли, нагруженные сокровищами Нового Света, и преследовал их с дьявольским упорством.

Хокхерстовские моряки получали долю от захваченной добычи и всегда ходили с туго набитыми карманами.

Каждый слуга в особняке Девонпорт-Хаус ухитрялся при прибытии Хокхерста домой попасться ему на глаза и заверить в живейшей радости по поводу его возвращения. Его мать, Джорджиана, темноволосая синеокая красавица, которая высматривала его, стоя у самого высокого окна в особняке, издалека разглядела приближающегося сына и поспешила по пологой лестнице вниз, где и угодила в его могучие объятия — Милый мой Шейн, — промолвила она, — какое счастье, что ты снова дома.

Мать была единственным человеком, который называл его Шейном. Расписываясь в документах, он ограничивался только первой буквой имени и фамилией, а поскольку отца звали Себастьяном, большинство пребывало в уверенности, что и сын носит то же имя[3].

Между матерью и сыном всегда существовала глубокая духовная связь, и он сразу же почувствовал, что Джорджиана встревожена и угнетена.

— Что случилось? — спросил он; прикосновение его твердой, оберегающей руки должно было ободрить ее и придать ей сил.

— Отец тяжело болен, Шейн… — Мать тут же поторопилась, в свой черед, успокоить его. — Ему стало лучше… немного, но… — Она смолкла, стараясь голосом не выдать волнения. — У него парализована половина тела.

— Он поправится? Что говорит врач? — последовал быстрый вопрос.

— По его мнению, надежды мало. Я посылала за лондонским врачом, но и тот подтвердил: отца поразил удар, и если за ним последует второй… это будет конец.

— Я пойду к нему, — торопливо проговорил сын.

Он уже был на середине лестницы, когда услышал голос матери.