Ястреб халифа - [147]

Домишки предместий Нисибина, некогда белые, прятались за замковый холм и уступами спускались к его подножию. С места, где войска Тарика нынче разбили свой лагерь, их почти не было видно. Предместье пустовало уже более полугода: его сожгли еще при первом штурме. Потом туда снова сползлись люди и начали упрямо белить свои домики. Второй штурм покончил с предместьем окончательно.

В ложбине между скалистым подъемом к крепости и склоном соседнего холма было тесно от человеческих спин. Тысячи и тысячи людей, в некогда белых, а теперь грязных одеждах, стояли на коленях среди глубокой грязи и творили намаз. Тысячи и тысячи паломников в родовых цветах Аббасидов, пришедших увидеть Ибрахима ибн Мусу Ка’има, нового святого имама: они стягивались изо всех окрестных вилаятов. Городки недаром называли Белыми селениями — отсюда пошли хашимиты, племя Сабихи, праведной матери Аббаса, сына Благословенного. Люди приходили и уходили, довольствуясь благословением имама, который показывался в широком проеме мирадора и отпускал верующих.

Еще говорили, что имам скоро станет мучеником: войско неверного нерегиля, цепного пса сумеречной ведьмы, рано или поздно возьмет и Нисибин, и замок аль-Кадиров. Ведьма, говорили люди, отравила молодого халифа Аммара, призвала из степей злобную тварь и кощунственно расселась — о подлая! о нечестивая! — на престоле халифов. А теперь вот спустила своего сумеречника на последнего праведного аббасида.

Правда, находились такие, что говорили: молодой Ибрахим ибн Муса Ка’им продержался в осаде полгода — дольше чем кто бы то ни было перед лицом заколдованного воина. Всевышний хранит «Идущего правильным путем» — и ныне явленный верующим имам одолеет неверную собаку, сгонит с престола злую ведьму и восстановит в халифате законы шариата. С земледельцев перестанут брать недозволенные налоги и гонять на строительство оросительных каналов и стен замков, вернут землю тем, у кого ее отобрали за долги, повсеместно восстановят веру и справедливость. Тогда все люди станут равны перед лицом Всевышнего, как и говорил Али.

— Велик, велик Всевышний, нет Бога кроме него, и Али его возлюбленный посланник!.. Велик, велик Всевышний, велик и милостив, и нет Бога, кроме Всевышнего!..

Протяжные возгласы муаззинов с минаретов в крепости сливались с нестройным хором припадающих к молитвенным коврикам паломников у подножия холма — и вступали в тягучую, неспешно-благоговейную перекличку с призывами на молитву, звучавшими в лагере войск Тарика:

— Велик, велик Всевышний, нет Бога кроме него, и Али его возлюбленный посланник!.. Воистину это так, да склонится перед истиной каждое имя!..

— …да склонится перед истиной каждое имя!..

Морщась и кривясь, Тарег опустил полог шатра: сторожевые вышки, с которых кричали муаззины, располагались по углам ограды. Довольно далеко от холма, на котором разбили ставку командующего, — но пронзительное завывание ввинчивалось в протестующий разум так, словно кричали над ухом.

— Хочешь попробовать?

Исхак ибн Хальдун вольготно развалился на подушках. Он нисколько не похудел, и сейчас его проворные толстые пальцы перебирали на блюде знаменитые макилийские — огромные и мягкие — финики.

— Говорят, в мякоти весу — десять дирхам…

— …а в кости — один дирхам, — рассеянно отозвался нерегиль и вернулся на свое место на ковре. — Скажи мне лучше, почему это я поспешил?

Пожилой толстый ашшарит поскреб седоватую щетину на щеке:

— Ничего бы с ней и с мальчиком не случилось. Братья держали бы их под замком — только и всего. Во всяком случае, пока бы не добились провозглашения титула для Хашайра ибн Омара. А этого бы не произошло… — тонко улыбнулся Исхак ибн Хальдун.

Сейчас на нем был самый простой коричневый суконный кафтан и такая же простая шерстяная коричневая аба. Грубую накидку не украшали даже полосы, и опального вазира можно было принять за поиздержавшегося в дальней дороге купца.

Ибн Хальдун откусил от финика, неспешно прожевал и оглядел закутанного в траурное серое одеяние Тарика. Нерегиль сидел неподвижно, как каменная статуя в развалинах языческого храма. Вазир продолжил:

— Ты спугнул Хасана ибн Ахмада. По моему плану он должен был схватиться с братьями и освободить старого аль-Кадира.

— Хасан бы тоже всего лишь держал ее и мальчика под замком? — тихо осведомился Тарик.

— Конечно, — улыбнулся в ответ Ибн Хальдун. — Их жизни были ключом к фирману с приказом о твоем заточении. Хасан ибн Ахмад не стал бы рисковать… встречей с тобой на поле боя.

— Теперь он ее не опасается, — сухо ответил Тарик.

— Я же говорю — ты его спугнул. Они должны были изрядно потрепать друг друга, — со вздохом проговорил вазир. — Или даже взаимно истребить. И сейчас они бы смирно лежали на родовых кладбищах — или смирно сидели по родовым замкам, зализывая раны. Безо всякого войска.

— А что бы сталось со сторонниками аль-Кадира в Нисибине? — поинтересовался нерегиль.

— То же, что случается со сторонниками тайного имама каждый раз, когда их главное войско рассеивается — они расходятся по домам. К тому же, — тут ибн Хальдун печально вздохнул, — Ибрахим ибн Муса — не полководец. И не государственный муж. Он хороший поэт и музыкант, и — как говорят — очень благочестивый молодой человек. И он никогда не желал себе титула халифа. Мало что так тяготило его, как надежды отца. Он бы продолжил сидеть в библиотеке своего замка над древними книгами и поэтическими антологиями.