Ясные дали - [16]

Запрокинув на подушке голову, он кинул взгляд в мою сторону.

— Я уверен, что после собрания ты объявил Фургонову бой не на живот, а на смерть. Угадал? А вам всем нужно бороться не против него, а за него. Понимаете? Фургонов — парень неплохой, он наш: отец его всю жизнь батрачил у кулака, помогал организовывать колхоз, а сейчас бригадир. А сын вот связался со Степашиным, почувствовал себя взрослым и независимым.

Я никогда не предполагал, что можно бороться с человеком за него же; мысль эта меня поразила.

— А вообще вы много болтаете, — продолжал Сергей Петрович, — много шумите, митингуете и мало думаете. Я полагаю, это оттого, что вы не понимаете толком, кто вы такие есть.

— А кто мы? — не удержался Санька.

Сергей Петрович вдруг рассмеялся, заложил руки за голову, помедлил:

— Если говорить просто, так вы очень хорошие ребятишки. Ну, а если заглянуть подальше, поглубже, то вы строители коммунизма, его защитники — ни больше ни меньше…

— Ну, уж и строители!.. — фыркнул Никита.

— А что такое коммунизм? — живо спросил я, сдерживая волнение.

— Мечта человечества, так, кажется, тебе ответили? — сказал Сергей Петрович. Он погладил ладонью высокий лоб, вздохнул, неподвижно глядя на противоположную стену, где над кроватью Никиты висел портрет Ленина; будто солнечные лучи били ему в глаза, и он щурился улыбаясь.

— Сейчас завод наш огорожен колючей проволокой, — негромко заговорил Сергей Петрович, — и на вышках круглые сутки стоят часовые. Мы должны быть бдительны. Из капиталистических стран — Германии, Америки, Англии — к нам засылают шпионов, вредителей, убийц, чтобы взрывать промышленные предприятия, мосты, отравлять скот и посевы… Но придет время, и все люди станут друзьями…

— А если оно долго еще не придет, это время, тогда как? — как бы вслух подумал Санька.

— Оно придет, — заверил Сергей Петрович и приподнялся на локте. — Непременно придет. Вы доживете до него. Но, мы, конечно, сидеть сложа руки и ждать его не собираемся. Нет. Мы будем строить коммунизм одни, в одной нашей стране, в окружении капиталистических стран.

— Да и вы, Сергей Петрович, не отказались бы от этого времени, — заверил его Никита.

Гость рассмеялся:

— Пожалуй…

Сергей Петрович помолчал, наблюдая за нами повеселевшими глазами:

— Ну что, Дима, прояснился немного вопрос?

— Ну да! Еще темней стал, — сознался я.

Сергей Петрович засмеялся так заразительно, что вслед за ним прыснули и все мы.

— Вот тебе раз! Обсуждали, обсуждали — и еще темней стал! Но ничего, не отчаивайтесь. Скоро возьметесь за книги — в них вы найдете ответы на все вопросы нашей жизни и будущего. Вы только не теряйте времени зря, учитесь, впитывайте в себя все лучшее, готовьтесь для вступления в партию: без нее не может быть у человека полного счастья. Запомните это, пожалуйста! — И Сергей Петрович посмотрел на Саньку.

— А где твоя скрипка, Саня? — спросил он, все еще тепло улыбаясь. — Поиграл бы…

Санька оживился, заторопившись, соскочил с кровати:

— Я сейчас оденусь…

Он достал из-под стола футляр, вынул из него скрипку и, держа перед собой, как букет цветов, гладил ее изгибы. Постояв немного, он зажмурил глаза и заиграл. Скрипка пела жалобно и тонко, будто сетуя на свою старость и заброшенность.

Минутами скрипача захлестывало что-то неистовое. Стиснув зубы, он то сжимался, сливаясь со скрипкой, то, встряхнувшись, откидывался назад всем телом и с силой давил смычком на струны. Но скрипка все так же по-комариному слабо выводила «Камаринскую», «Из-за острова на стрежень…».

Проснулся Иван Маслов. Переворачиваясь на другой бок, сладко причмокивая губами, он разлепил один глаз и пробормотал скрипучим голосом:

— Эк тя прорвало… Ложись!

Скрипка смолкла. Санька все еще стоял посредине комнаты, опустив руки, переступая большими босыми ступнями, как бы стараясь спрятать их, и не спускал с Сергея Петровича пристальных, влажно блестевших глаз. Он дышал бурно и часто. В открытый ворот рубахи видно было, как вздымались худые ключицы.

Сергей Петрович неспокойно щипал острый кончик уса. Он был взволнован и, должно быть, не игрой, а чем-то другим, что кипело в груди подростка и неудержимо рвалось наружу с каждым его движением.

— Тебе, Саня, в музыкальный кружок надо записаться во Дворце культуры, — раздумчиво сказал Сергей Петрович. — Я поговорю с руководителем…

Ничего не ответив, Санька спрятал скрипку, лег в постель и прижался к моему боку. Никита щелкнул выключателем. В непривычно плотной темноте явственнее послышался усталый, зябкий стук сосновой ветки в стекло, похожий на долбежку дятла в отдалении.

— Темно-то как, — обронил Никита, и пружина кровати жалобно скрипнула под ним.

— В Москве бы жить-то, — прошелестел сдавленный шепот Саньки. — Там темноты не увидишь.

— Да, особенно в дождичек, — подтвердил Сергей Петрович, — блестит вся; от огней на асфальте золотые полосы.

— Там, чай, тьма-тьмущая народу, задавят — и не заметят, — сказал я. — А надо, чтобы заметили, чтобы посторонились, место дали.

— Вот где кроются все твои беды, Дима, — моментально подхватил Сергей Петрович. — Ты хочешь, чтобы тебя заметили, выделили… Желание, на мой взгляд, вполне законное. Но славу надо заслужить делом, долгими годами труда. Или соверши что-нибудь большое, важное, героическое, но не ради своего личного тщеславия, а во имя интересов людей, тогда тебя отметят и, наверное, посторонятся перед тобой. А входить первым в дверь пока что невелика заслуга… Если бы ты меня спросил, с чего начать, я бы тебе ответил: с уважения. Это ведь очень важно — уважать других: учителя, товарищей и вообще людей.