Ясновельможный пан Лев Сапега - [6]

Богдане очень не хотелось расставаться с любимым мужем. Однако ему нужно было присутствовать при великокняжеском дворе в Вильно.

Проснулась она поздно. Ивана рядом уже не было. Он не стал ее будить, поцеловал во сне и тихо покинул замок. Рано подниматься с кровати у княжны не было желания. Всему виною тревожная ночь. К тому же Богдану взволновал приснившийся сон. Вероятно, ее очень впечатлили слова мужа о возможной войне. Сон был необычным и таинственным. Ничего подобного она не могла припомнить. Не зная, что он означает и как его истолковать, Богдана позвала в замок старуху-знахарку. Попросив ее держать в тайне их разговор, княжна рассказала свой сон: «Померещилось мне, что беременна я, но ношу во чреве своем не человека, а зверя хищного — льва». Старая ведунья, кажется, вовсе не удивилась: «Ай, матушка моя! Звездочка ясненькая! Из-за этого ты всполошилась? Не тревожься! Все будет хорошохонько! Сказывала мне еще бабка моя, что такое во сне видывали и прежде. И если зверь крепкий — это благо, достойным мужем будет твой сын. Только пока никому не открывайся. Сперва уверься, что зачала, а после и поведаешь». Богдана согласилась, и только задумчиво сказала: «Но все-таки расспроси старух подробнее, чудно это как-то…»

Сапеги издавна породнились с княжеским домом Друцких-Соколинских. Еще бабка Богданы, Федора Федоровна Друцкая-Соколинская, вышла замуж за Богдана Сапегу и принесла ему в приданое имение Островно. На этих землях уже их сын, воевода витебский Иван Богданович Сапега, в первой четверти XVI века основал замок. Не сказать, чтобы замок Островно мог соперничать с Новогрудским, Лидским или Мирским. Но большие реки всегда начинаются с малого ручья. К строительству Ивана Богдановича подтолкнуло основание частновладельческого замка в Мире. Дед Л. Сапеги понимал, что построить подобный былому столичному (Новогрудскому) замок он не сможет: такое строительство требует больших затрат. Но вот подобный Мирскому ему очень хотелось иметь. Пусть не большой, не государственного значения, зато свой, собственный. Он решил для себя, что нечто похожее на замок Юрия Ильинича возведет на землях, доставшихся в наследство от матери. Этот замок должен будет стать еще одним родовым гнездом Сапег. Здесь будут рождаться наследники, найдут упокоение предки. Изначально замок построили деревянным. Со временем планировалось стены и башни заменить на каменные. После смерти отца усадьба Островно перешла его сыну Ивану Ивановичу Сапеге, мужу Богданы.

Какое имя — такая и жизнь. Эту старую добрую истину наши предки знали хорошо. Поэтому Иван Иванович Сапега, в разное время занимавший должности подстаросты оршанского и старосты дрогичинского, как только заметил, что живот жены начал округляться, решил — надо позаботиться о наречении будущего младенца. Для него это было чрезвычайно важно, и любимая жена Богдана имела такой же взгляд. Они должны подойти к делу основательно и взвешенно. Ошибиться тут никак нельзя. У их потомка должна быть более счастливая судьба. Чтобы он всегда вспоминал родителей добрым словом. Чтобы стал влиятельным лицом в государстве. Чтобы имел достаток и жил лучше, чем пришлось им самим. Чтобы никто и никогда вместо уважительного пане Иван не бросал ему уничижительное Ивашка. Недаром думал об этом Иван Сапега. Вспомнился ему рассказ дядьки по отцовской линии, как тот правил посольство в Московию и услыхал это унизительное обращение к себе из уст Ивана III Московского.

Произошло же вот что. Когда зачитывали письмо королевы польской и великой княгини литовской Eлены к отцу Ивану III[3], тот пришел в ярость: в письме не упоминался царский титул. Надо сказать, что официально титула царя, а тем более императора (цезаря) Иван III не имел. Но слушать письмо далее не стал, резко прервав чтение. Ясно дело, дочь позволить себе такое неуважение к отцу не могла. И он ничтоже сумняшеся обвинил не только короля польского и великого князя литовского Александра, но и писаря королевы Ивана Семеновича Сапегу в том, что литвины написали так с умыслом, дабы жестоко унизить хозяина Московии: «Почему написала в титуле только великий князь?» Принципиальный ответ Сапеги на этот вопрос московского государя способен был перечеркнуть дальнейшие переговоры и подтолкнуть стороны к войне.

Спорить с Иваном III — только подливать масла в огонь. Невозможно было доказать ему, что, с точки зрения Запада, его попытка объявить самого себя царем просто дикость. Видите ли, он грезит себя потомком цезарей. Конечно, у него богатое воображение и большие амбиции. Он уже давно ни с кем не считается. Что еще хуже, взял за привычку поучать правителей соседних государств, а чуть что не так — сразу угрожать. Иметь такого соседа — о спокойной жизни забыть, всегда приходится ждать подвоха со стороны мошенника с шапкой Мономаха на голове. Ни для кого не секрет, что куда больше, чем спокойствие и мирная жизнь подданных обоих государств, Ивана III Васильевича волновало признание за ним титула государя всея Руси и строительство для его дочери Елены православной церкви. Понятно, что король польский и великий князь литовский Александр не мог согласиться на признание титула Ивана III, ведь под его королевской и великокняжеской властью была большая часть Руси, и Полоцк, и Киев. И с какой стати, он, великий князь литовский и король польский, должен давать Ивану III правовые основания для расширения влияния. Ивану Семеновичу Сапеге очень хотелось дать незамедлительный отпор излишним требованиям и необоснованным заявлениям Ивана III. Однако немал риск — дразнить восточного деспота. Отношения между государствами и так слишком напряженные.