Ясно. Новые стихи и письма счастья - [12]

В набор любых околесиц поверишь в таких местах.

Чтобы заплакать от счастья при виде тебя,

какая ты есть,

Хватило бы тысячи прочих лиц, а их —

миллиардов шесть.

И когда окно занавешивается

и другие мне не видны —

То к счастью всегда примешивается

тоска и чувство вины,

Как будто при виде райского кубка

мне кто-то крикнул: «Не пей!»

Ты скажешь, что это острей, голубка,

а я считаю – тупей.

На три минуты покинув дом – всегда во имя тщеты, —

Я допускаю уже с трудом, что там меня встретишь ты.

Что за всеобщее торжество, что за железный смех!

Было бы нас хоть двое на сто —

а нас ведь двое на всех.

Да и чтобы заплакать от счастья при мысли,

что вот она, жизнь моя,

На свете могло быть, честное слово,

поменьше небытия,

А то когда я с ним себя сравниваю,

вперившись в окоем,

Мне кажется слишком странным

настаивать на своем.

«Ничего не может быть иначе…»

Запах свежий и тлетворный…

Нонна Слепакова

Ничего не может быть иначе.

Начинается гроза.

Чувство, будто в детстве, в дождь, на даче:

Делать нечего, гулять нельзя.

У окна стою, как в детстве,

К потному стеклу прижав чело.

Чувствую себя в соседстве

Не могу пока сказать чего.

Лужа от забора до сарая.

Тучи в виде двух квашней.

Зелень ядовитая сырая

Пахнет гуще и душней.

Как по взмаху царственного жезла —

Или царского жезлá —

Дружно нечисть разная полезла,

Закипела, приползла.

Мох на камне, плесень на заборе,

Розовые черви на гряде…

Под землей таящееся море

Проступило кое-где.

Всюду, где трясина, где траншея,

А не твердая земля, —

Вся поверхность мира не прочнее

Дождевого пузыря.

Все растет на бездне, на могиле,

Все дожди уютны и грозны,

Всюду запах свежести и гнили,

Гибели и новизны.

Лиловеет небо и клубится,

Лишь восток прозрачно-сер

И просторен, словно там граница

Океана, например.

Гул прилива, близость океанья

На последнем берегу,

На котором, кроме любованья,

Ничего я сделать не могу.

Никакого пафоса дешевого —

Мол, блажен, кто посетил сей сад, —

Только волны лиственного шороха,

Полусонный, сумрачный распад,

Затяжная горечь грозовая,

Отсыревшая кора,

Неумолчный шелест размыванья —

Да и то сказать, пора.

Departamental

1. Отсрочка

…И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.

Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет…

В поту, в смятенье, на пределе – кого я жду, чего хочу? К кому на очередь: к судье ли, к менту, к зубному ли врачу? Сижу, вытягивая шею: машинка, шорохи, возня… Но к двери сунуться не смею, пока не вызовут меня. Из прежней жизни уворован без оправданий, без причин, занумерован, замурован, от остальных неотличим, часами шорохам внимаю, часами скрипа двери жду – и все яснее понимаю: все то же будет и в аду. Ладони потны, ноги ватны, за дверью ходят и стучат… Все буду ждать: куда мне – в ад ли?

И не пойму, что вот он, ад.

Жужжанье. Полдень. Три. Четыре. В желудке ледянистый ком. Курю в заплеванном сортире с каким-то тихим мужиком, в дрожащей, непонятной спешке глотаю дым, тушу бычки – и вижу по его усмешке, что я уже почти, почти, почти как он! Еще немного – и я уже достоин глаз того, невидимого Бога, не различающего нас.

Но Боже! Как душа дышала, как пела, бедная, когда мне секретарша разрешала отсрочку страшного суда! Когда майор военкоматский, с угрюмым лбом и жестким ртом, уже у края бездны адской мне говорил: придешь потом!

Мой век учтен, прошит, прострочен, мой ужас сбылся наяву, конец из милости отсрочен – в отсрочке, в паузе живу. Но в первый миг, когда, бывало, отпустят на день или два – как все цвело, и оживало, и как кружилась голова, когда, благодаря за милость, взмывая к небу по прямой, душа смеялась, и молилась, и ликовала, Боже мой.

2. Паспортный стол

Тоскуя в паспортном столе,

Скучнейшем месте на земле,

Где дверь скрипит, компьютер виснет,

А на окошке фикус киснет,

Где паспортистка в виде жабы,

Или точней, с лицом-как-выменем,

Сидеть на пенсии должна бы

Последних тридцать лет как минимум,

А ведь наверняка же добрая

Старушка, внука любит страстно,

Но как дойдет до регистрации,

Так вообще стоит стеной,

Пятнадцать справок, двадцать выписок,

Непрошибаемая фраза

«Я вам еще раз повторяю»,

А я сейчас не удержусь

И вообще завою в голос —

Да чем же мы, скажи на милость,

Так перед вами провинились,

Уже не фактом ли рождения

На подконтрольной территории? —

А что она, тупая жрица,

Она сама всего боится,

Над ней стоит такое НЕ,

Что не представить даже мне, —

И в этой очереди паспортной

В короткий день, тупой и пакостный,

Мне так легко вообразить,

Что в канцелярии у Бога —

Не в недрах мрачного чертога,

Не на обветренной скале, —

Все так же кисло и убого,

Как в этом паспортном столе.

И он, как эти старушенции,

Давно бы должен быть на пенсии,

Но все хлопочет, все толчет,

Ведет старательный учет,

И потому его опека

Везде пугает человека.

И потому-то жизнь моя

Вся состоит из ожидания,

Бессмысленного выживания

И непрерывного вранья.

А если здесь выходит что-то,

То при побеге от учета,

При выпадении из перечня,

Который тут ведется бережно —

Не по любви, а потому,