Ящики незнакомца. Наезжающей камерой - [42]

— Это неправда, — сказал я без злости. — Этот футляр не принадлежал твоей сестре. Он новый.

Хотя ей это хорошо удавалось, Татьяна не любила лгать. Она покорно села на кровать.

— Я не собираюсь устраивать тебе сцену ревности или читать мораль. Я знаю, что ты не просто так бросила диссертацию и стала манекенщицей. Я понимаю даже, что такой красивой девушке, как ты, хочется выйти из тени, чтобы ослепить ближнего, чтобы красоваться в шикарной машине в платьях или манто, которые ты пока что просто демонстрируешь публике. Все это мне кажется не совсем разумным, однако я допускаю, что соблазн может быть слишком велик для некоторых не очень сильных голов, женщин-детей, женщин-павлинов. Если тебе так хочется стать богатой, иметь кухарку и горничную, если от той блестящей мишуры, которой ты окружена у Рафаэло, у тебя кружится голова, то, Бог мой, на здоровье. Но, исходя из твоих же чертовых интересов, я прошу тебя: не продавайся Лормье. Я согласен с тобой, что его чудовищная и отвратительная внешность не имеет значения для того пути, что ты выбрала. Здесь важно то, чтобы он был очень богат, а это так и есть. Я предостерегаю тебя потому, что начинаю понимать Лормье. Это грязный тип, ничуть не лучше Эрмелена, а возможно, и похуже. Он заплатит тебе цену, о которой вы условитесь, несомненно меньше, чем ты заслуживаешь, а поскольку у тебя не такой гибкий характер, чтобы подчиниться этому заведомо грубому и невежественному типу, то вас ждут взаимные столкновения, и вы с ним очень скоро рассоритесь. Но тогда он найдет способ жестоко отомстить тебе.

Мне хотелось ранить ее самолюбие, которое, я знал, у нее было немалое, и я нарочно говорил неприятные ей вещи, чтобы мое презрение выглядело резче, хотя никакого презрения я к ней не испытывал. (Я стараюсь никого не презирать, и это мне почти всегда удается. Презрение напоминает мне повязку, которую надевают на совесть, чтобы избавиться от необходимости понимать.) По тому, как она побледнела, по тому, как расширились ее глаза, я видел, что слова мои достигли цели, однако я слишком долго говорил. К концу моей речи она взяла себя в руки и была готова ответить.

— Теперь я вижу, что ты думаешь обо мне. Я никак не могла предположить, что ты именно такого мнения. Не знаю, почему, но мне казалось, что ты в какой-то мере уважаешь меня. Тем хуже, я постараюсь обойтись без твоего расположения, но ты просто глуп, Мартен. Этот футлярчик вовсе не от того, от кого ты думаешь. Он принадлежит Кристине де Резе, а она одолжила мне его вчера вместе с этим вот браслетом.

Татьяна завернула рукав пальто и показала на запястье левой руки толстый золотой браслет с рубином и алмазами.

— Если тебе его дала Кристина, зачем было говорить, что это Катина вещь?

— Когда ты увидел футлярчик на комоде, я по твоим глазам сразу поняла, что ты подумал, и солгала тебе нарочно, чтобы ты высказался.

Видя, что слова ее звучат не очень убедительно, Татьяна встала и произнесла взволнованным голосом:

— Ты не веришь, что это браслет Кристины? Но это правда, Мартен, клянусь тебе.

Клятву, даже и особенно, если она не имеет никакого религиозного оттенка, я рассматриваю как одну из редких человеческих условностей, предоставляющих вам щедрый кредит доверия и основывающийся на чувстве чести, не являющимся каким-то тщеславным кастовым чувством. Меня трогает до глубины души то, что есть еще столько людей, способных в разгар спора сказать с серьезным видом изменившимся голосом: «Клянусь вам» или «Даю вам слово чести». Независимо от того, искренни они или нет, я восхищаюсь, когда для того, чтобы убедить другого человека или добиться чего-нибудь от него, людям совершенно естественно приходит мысль, что в их сознании имеется этакая воскресная шкатулка, из которой каждый может брать в кредит. Так что клятвенные слова Татьяны меня полностью убедили, и теперь я вынужден был согласиться, что повел себя отвратительно. Я попросил у нее прощения за оскорбительные подозрения и низость моих слов.

— Ты меня очень огорчил, Мартен. Обидно, что ты так легко впал в заблуждение на мой счет, как если бы специально искал для этого повод.

— Как ты можешь думать такое? Я боюсь, что ты поддашься искушению деньгами. Я — жалкий конторский служащий, да, да, я знаю это, никчемный, нудный, верящий в логику. Я пытаюсь следовать за тобой в среду, которую совершенно не знаю, и задаю себе массу вопросов о тебе, не находя ответа. Почему ты стала манекенщицей — ведь в этой сфере долго не проработаешь? Какой выход ты готовишь для себя? А этот мир, в котором ты живешь, мир этих Рафаэло, Резе, снобов, педиков, тщеславия, денег — ты согласна с ним, ты не протестуешь?

— Милый, ты напрасно ломаешь себе голову. Если бы у тебя была более цепкая память, ты бы вспомнил, что я уже ответила на все эти вопросы, не дожидаясь, пока ты мне их задашь. Что до Рафаэло, я только что перекинулась с ним парой слов, что со мной редко случается, так как он смотрит на манекенщиц скорее как на скот. Мы говорили с ним о пресловутом Бижу. Собственно, он сожалел, что Кристина не входит в число его лучших клиенток. На всякий случай я сказала ему, что Резе уехали в Ниццу вместе с Бижу. Тогда он и начал мне говорить о своем дорогом Бижу, и я безошибочно поняла, что Бижу — немалая величина среди педиков. Больше ничего интересного я не узнала. Хотя нет, постой, он сказал, как зовут сыновей Бижу: младшего — Йорик, а старшего — Жан-Пьер.