Ящик водки. Том 1 - [83]

Шрифт
Интервал

. Михаил Леонтьев как-то очень верно заметил, что если человек, который в течение нескольких лет залезает в шахту, добывает уголь и ничего за эту работу не получает, то это у него не работа, а хобби. Вспомните пантелеевского мальчика, которого товарищи, играя в войну, поставили часовым и про него забыли.

Шахтерам никто ничего не должен. Ни государство, ни налогоплательщики. Но и шахтеры ничего никому не должны! Как говорится: «Война закончилась, всем спасибо, все свободны…» Но они воспринимают это по-другому. Мой дед копал уголь, мой отец копал уголь, и я буду копать уголь. Вокруг, на многие сотни километров — пустые деревни. Сажай картошку, выращивай поросят, заведи корову, прокорми себя, детей… Нет, я не такой, чтобы нарушить клятву. Я не изменю старому герцогу. Что ни говори, а царь ненастоящий. Что за напасть такая — воля? Перегородим-ка мы лучше Транссиб. Мы заставим этих господ в Москве выполнять заветы отцов.

Помимо прочего, это еще и хорошее оправдание собственной душевной (не физической) лени: чего мне о себе заботиться, если обо мне должны (!) позаботиться?

Еще один принцип (тоже инверсия) — никто никого не обязан любить. Тут уж самый прожженный прагматик закипает праведным гневом: как это нас никто не любит?

Ваш покорный слуга на собственной шкуре испытал почти физиологическое неприятие этого тезиса, когда осенью 1998 года в интервью заявил, что Россия никому не нужна, кроме ее самой. Что тут началось… Ну это уже из другой оперы.

Здесь же важна абсолютная, всеобщая уверенность, что мы всем интересны, нами втайне восхищаются и даже если в открытую ненавидят, то в глубине души жутко завидуют. Дальше идет довольно нудное, набившее оскомину еще со школьной скамьи, перечисление, чему завидуют: нашим просторам (отдельно — лесам, полям и рекам), нашей духовности, нашей великой истории, нашей культуре и т.д.

Сами мы этого ничего не ценим и не любим (зачастую, применительно к истории и культуре, и не знаем), но уверены, что другие, антиподы, должны знать и, что важно, любить. А главное, они должны, просто обязаны любить и хотеть нас — широкоплечих, голубоглазых шатенов, добрых (?) и щедрых(???)!. Это под сомнение не ставится. Это аксиома. Это стержень нашей ментальности [3]. Причем мы освобождены от необходимости платить той же монетой, как та красавица, за которой увиваются тысячи женихов и она просто физически не может ответить всем взаимностью, но капризничает, устраивает ухажерам испытания в любви, проявляет жуткий эгоизм. Это представление о всеобщей любви к нам сублимируется в странный тезис о неизбежности желания нас покорить. Уже стало банальностью говорить о том, что Россия — это женщина. Так вот ее, влажную, теплую, спросонья, все норовят обуздать, покорить, ею овладеть. Это не обсуждается. Факт.

К сожалению, ничем не могу порадовать. Нас не любят. Нас даже не ненавидят. Мы всем безразличны. Нас немного побаиваются, поскольку наслышаны о нашей вполне реальной непредсказуемости. А так нет, не любят.

И вообще: никто никого не обязан любить. Хочешь — люби, не хочешь — не люби. Не мешай любить другим. Не заставляй любить других.

— Вы любите Сартра?

— Нет, я не люблю Сартра.

— Как? Интеллигентный человек должен любить Сартра!

Вот пример классической имперской идиотии, воспринимаемой нами как норма: «…должен любить…» Этих два глагола у человека с нормальной психикой не могут идти друг за другом. Еще раз. Никто, ничего, никому не должен. Никто не обязан никого любить.

Можно перечислять эти инверсии до бесконечности. Каждый за себя, один бог за всех. Никто тебе не поможет, если сам себе не поможешь. Живи сам и не мешай жить другим.

Есть и народные мудрости, которые смогли устоять под напором абсурдных норм поведения. Дружба — дружбой, а табачок — врозь. На бога надейся, а сам не плошай. И много других, воспитывающих бодрость и сметливость, самостоятельность и индивидуализм.

Но инверсия имперской ментальности представляет собой лишь необходимое, но не достаточное условие нормального развития. Она лишь дает человеку систему координат, в рамках которой он воспринимает разворачивающиеся в мире события конструктивно. У него складывается впечатление позитивности происходящего.

Необходимы еще и топливо, энергия, которые будут питать механизм созидательного функционирования общества. И здесь, безусловно, правы братья Стругацкие, когда устами своего героя в «Пикнике на обочине» говорят: «Добро можно делать только из зла, потому что его больше не из чего делать…»

Экспансия — вот топливо для созидания. Есть ли в мировой истории примеры созидательной экспансии?

Наиболее известным примером такой экспансии является «покорение Дикого Запада» американскими колонистами. Продвижение на Запад, через бескрайние прерии к тихоокеанскому побережью Северной Америки является впечатляющей эпопеей реализации энергии людей, и одновременно сам процесс этой колонизации выработал такие нормы общежития, которые процесс общественного прогресса сделали саморегулируемым.

Покорение Дикого Запада воспитало в людях такие базовые ценности, которые позволяют и сейчас, больше чем через сто лет после его окончания, поддерживать в американском обществе необходимый динамизм, способность хладнокровно встречать вызовы времени. «Великая американская мечта», одинокий ковбой, бесконечные голливудские истории индивидуального успеха — вот образцы, столь близкие сердцу простодушного простого американца.


Еще от автора Игорь Николаевич Свинаренко
История одной деревни

С одной стороны, это книга о судьбе немецких колонистов, проживавших в небольшой деревне Джигинка на Юге России, написанная уроженцем этого села русским немцем Альфредом Кохом и журналистом Ольгой Лапиной. Она о том, как возникали первые немецкие колонии в России при Петре I и Екатерине II, как они интегрировались в российскую культуру, не теряя при этом своей самобытности. О том, как эти люди попали между сталинским молотом и гитлеровской наковальней. Об их стойкости, терпении, бесконечном трудолюбии, о культурных и религиозных традициях.


Революция Гайдара

С начала 90-х гг., когда за реформу экономики России взялась команда Егора Гайдара, прошло уже немало времени, но до сих пор не утихают споры, насколько своевременными и правильными они были. Спас ли Гайдар Россию от голода и гражданской войны или таких рисков не было? Можно ли было подождать с освобождением цен или это была неизбежность? Были ли альтернативы команде Гайдара и ее либеральному курсу? Что на самом деле разрушило Советский Союз? Почему в стране так и не была построена настоящая либеральная экономика и реформы «застряли» на полпути? Что ждет нас в будущем?Эти и другие важные события из истории России обсуждают сами участники реформ 90-х.


Ящик водки

Два циничных алкоголика, два бабника, два матерщинника, два лимитчика – хохол и немец – планомерно и упорно глумятся над русским народом, над его историей – древнейшей, новейшей и будущей…Два романтических юноши, два писателя, два москвича, два русских человека – хохол и немец – устроили балаган: отложили дела, сели к компьютерам, зарылись в энциклопедии, разогнали дружков, бросили пить, тридцать три раза поцапались, споря: оставлять мат или ну его; разругались на всю жизнь; помирились – и написали книгу «Ящик водки».Читайте запоем.


Приватизация по-российски

Признаться, я уже давно привык к тому, что "во всем виноват Чубайс". Эдакое всенародное пугало, бездушный истукан. Одним словом — "Чубайс на ваши головы!" Оправдываться не собираюсь: я не девушка и не кандидат в депутаты, чтобы всем нравиться. Но все — таки в одном, принципиальнейшем, как мне кажется, вопросе мне бы очень хотелось быть понятым своими соотечественниками. Были ли у меня и моих соратников по приватизации ошибки? Конечно, были, но пусть в нас бросит камень тот, кто, активно участвуя в проведении российских реформ, не делал их.


Ящик водки. Том 4

Эта книга — рвотное средство, в самом хорошем, медицинском значении этого слова. А то, что Кох-Свинаренко разыскали его в каждой точке (где были) земного шара, — никакой не космополитизм, а патриотизм самой высшей пробы. В том смысле, что не только наша Родина — полное говно, но и все чужие Родины тоже. Хотя наша все-таки — самая вонючая.И если вам после прочтения четвертого «Ящика» так не покажется, значит, вы давно не перечитывали первый. А между первой и второй — перерывчик небольшой. И так далее... Клоню к тому, что перед вами самая настоящая настольная книга.И еще, книгу эту обязательно надо прочесть детям.


Рекомендуем почитать
Скиталец в сновидениях

Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…


Писатель и рыба

По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!


Азарел

Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…


Чабанка

Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.


Рассказы с того света

В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.


Я грустью измеряю жизнь

Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.