Ящик Пандоры - [24]

В сентябре она сняла большую, из трех просторных комнат, с широким коридором, огромной — метров восемнадцати — кухней с примыкающей к ней маленькой комнаткой для прислуги, квартиру в этом милом ее сердцу доме, и впервые одна, без посредников и прочих суетливых людишек, пытающихся урвать свой куш с подобных сделок, по-хозяйски обходила теперь свои, пусть и арендованные владения. Особенно нравилась ей одна комната, не самая большая, но с замечательным эркером, который почти полностью занимало окно, выходящее прямо на густую зелень бульвара. Две другие комнаты выходили на просторный, вытянутый вдоль всей квартиры балкон, один из тех, которыми так любовалась Татьяна, сидя в раздумьях внизу, на зеленых лавочках старинного московского бульвара.

Теперь раздумья были позади.

Единственное, что, по мнению Татьяны, слегка омрачало прелесть квартиры, — это современный «супер-европейский», как восторженно объявляли риэлтеры, ремонт, со всей неизменной своей атрибутикой: навесными потолками, в которые были вмонтированы круглые лампочки в хромированном обрамлении, дорогой итальянской сантехникой, окнами со стеклопакетами и прочая, прочая, прочая, о чем вожделенно мечтает теперь каждый нормальный российский обыватель, мозги которого находятся под непрестанным воздействием мастерски сработанных рекламных роликов. Татьяне было бы куда как милее, если бы квартиру оформили пусть и за большие деньги, но именно в том стиле, в котором появилась она на свет в начале нынешнего века. Чтобы стены частично были покрыты панелями из дерева хороших дорогих сортов, а частично — обиты специальным шелком или другой тканью, чтобы двери были тяжелыми, с литыми лагунными или бронзовыми ручками, чтобы в одной из комнат непременно восстановили камин, который наверняка украшал квартиру раньше… Но приходилось довольствоваться тем, что было в наличии. В принципе и этого оказалось Татьяне достаточно для того, чтобы почувствовать себя значительно лучше.

Собственно, теперь пришло время поведать о главном. И первым на пути к истине возникал вопрос: зачем понадобилась Татьяне эта тайно снятая квартира, откуда взялось острое желание видеть ее (и себя!) в интерьерах начала века? Ответить на этот вопрос, по крайней мере понятным собеседнику образом, Татьяна не смогла бы и теперь. Хотя ответ был ей известен: она ощущала его внутри себя, как ощущает животное некую насущную потребность, объяснить природу которой внутренне, самому себе, оно вполне в состоянии. Достаточно верно охарактеризовал ее теперешнее состояние Подгорный: говорить Татьяна так и не научилась.

Зато понимала теперь много больше, чем раньше, и еще большего хотела.

То, что судьба совершила большую, если не сказать непростительную, ошибку, когда определила ей родиться в той семье, в которой ей суждено было родиться, Татьяна поняла довольно рано, лет в двенадцать. Тогда, читая «Суламифь» Куприна (а читала она много и с удовольствием, хотя никто ее к этому не то что не принуждал, но и не приучал даже), Татьяна наткнулась на удивительную фразу. «Не знаю почему, но с самого раннего детства меня влекло к колесницам знатных…» — признавалась Суламифь царю Соломону. Суламифь — скромная девушка из виноградника, вознесенная любовью великого царя выше его собственного трона. Мало задумываясь тогда о предмете и еще меньше понимая в иерархии общества, в котором жила, Татьяна поняла, а скорее почувствовала сразу: сказано было и про нее тоже — ей надлежало быть в когорте «знатных». Непонятным до поры было другое. Судьбу Суламифи, как и тысяч других воспетых в прозе и поэзии, проживающих свои блестящие жизни за два часа экранного времени Золушек, она постоянно примеряла на себя и всякий раз, как красивое, но явно не к лицу платье, отбрасывала в сторону, не в состоянии сформулировать причины, но остро ощущая: нет, это не мое. Шли годы, но желаемый образ, к которому следовало бы стремиться и в который, согласно высшей справедливости, должна была бы воплотиться Татьяна, приступая наконец к исполнению своей истинной миссии в этой жизни, так и не определился. Напротив, контуры его были по-прежнему неясны, размыты и легкой туманной дымкой витали где-то в глубинах ее сознания, а количество отвергнутых моделей с каждым годом возрастало. В конце концов растворялась в унылой тоске серых будней и вера в то, что ей, Татьяне, и вправду суждено в этой жизни больше, чем дано при рождении, и, стало быть, надо учиться жить заново, без мечты, без тревожного ожидания настоящей жизни, которая вот-вот, может, уже следующим утром, встретит ее на ближайшем перекрестке. От этого становилось тоскливо. Желания обживаться в реальной жизни, в ее обыденном унынии и беспросветности не было никакого. Напротив, возникало порой острое желание эту самую жизнь покончить побыстрее, чтобы, возможно, потом, возродившись когда-нибудь на этой земле, получить все то, что недодано ныне.

И только на двадцать втором году жизни, весьма благополучно, по разумению окружающих, и фатально несправедливо, по собственному мнению, разменивая драгоценные годы в приемной государева чиновника, а ночи, при случае, — в его постели, подняв однажды глаза от бесконечно бегущей дорожки серых букв, слагаемых в скучные слова на мониторе компьютера, Татьяна прямо перед собой увидела воплощенный образ своей мечты. Образ был живым, ярким, отчетливо, до мельчайших деталей просматривался при первом же беглом осмотре, к тому же имел имя, возраст, профессию, сложившуюся и довольно яркую биографию и, что самое главное, был доступен для общения с целью выяснения деталей и уточнения подробностей. Словом, это был готовый образ, воплощенный в известном психологе и, ко всему этому, — классической светской львице, женщине, лишенной возраста и недостатков, но наделенной неземной красотой и королевским величием, — Ванде Василевской.