Ящик Пандоры - [5]

Ну надо же, какой цинизм!

Дарий уже остыл и все ранее заготовленные обличительные речи относительно ее нравственного падения отошли на второй план. И хотя у него ничего не болело, подсознание ему подсказывало, что золотые деньки кончились. Вопрос только в сроках – навсегда эта непруха или минует, как легкое дуновение ветра? Он лежал и слышал, как в ванной шумит душ – это Пандора смывала с себя порочные улики, после чего выйдет вся разомлевшая, с распущенными волосами, в розовом шелковом халате и долго будет возле трюмо возиться со своим лицом.

Уже была глубокая ночь, когда Пандора, сменив халат на сексапильную ночнушку (шелковую, выше колен, с бордовыми кружевами, с узенькими темно-синими бретельками), улеглась на диван, как ни в чем не бывало прижалась к нему мягким бедром и, положив руку ему на живот, тихо начала увещевать: «Глупыш мой, кому я, старая вешалка, нужна? Ты же пойми простую вещь, я ведь не твоя раба, а ты не мой повелитель, мы свободные люди, живем один раз… – зевнула, потянулсь. – Ты только подумай, всего один раз, и придет время, когда ни тебя, ни меня на этом свете больше не будет».

И так она своими словами умягчила его дух, что ему стало ее невыносимо жаль, и он даже попрекнул себя за свое хамское поведение. Однако это никак не отразилось на его теле: оно было глыбокаменным, он, словно остывший труп, лежал с вытянутыми вдоль туловища руками, отвернув голову, всем видом давая понять, что далеко не все проблемы остались позади. А когда она засопела, что означало – Морфей Пандору увел в свое царство, Дарий поднялся с дивана и вышел в другую комнату, к зеркалу. Окно было зашторено, и свидетелями его позора были только книги на полках доперестроечной секции, такая же старомодная пятирожковая люстра да несколько небольших, собственного изготовления картин, развешанных по стенам.

Ему хотелось убедиться или разочароваться в принятых медицинских мерах. Приспустив свои «прощай молодость», он внимательнейшим образом принялся изучать поверженный Артефакт. Баклажан, не более и не менее. Распухшая мошонка, беспомощно обвисшие яички (одно длиннее другого), словно сдувшиеся гондолы и… Словом, весьма невзрачная, опечалившая душу картина. Он окинул помутневшим взглядом комнату, подошел к книгам и вытащил из их теснины маленький томик в синей обложке. Наугад открыл и прочитал то, что прежде попало на глаза:

Ночь дремлет – бодрствует любовь.

Я разделял с ней ложе.

Подобен ветви гибкий стан, лицо с луною схоже.

И поцелуев до тех пор я расточал запас,

Пока зари пунцовой стяг не потревожил нас.

Кольцо объятий разомкнув, мы опустили руки.

День Страшного суда! С тобой сравнится час разлуки…

«При разрыве девственной плевы, как правило, происходит небольшое кровотечение…» – он захлопнул книгу.

«Экая ерунда, – поморщился Дарий и с отвращением бросил томик в стоящую под столом корзину для бумаг. – Кто и когда видел эту девственную плеву?»

Глава вторая

Утро кроме свежести и пространственной ясности принесло Дарию умиление от вида спящей Пандоры. Ну, в общем-то, ничего необычного: светлоликий образ на фоне нимба рассеянных по подушке копны светло-русых (а каких же еще!) волос. Раскрытые, пухлые, как у ребенка, губы, в разъеме которых поблескивают зеркальца зубов. И никакого хищного оскала. Мир и дружба. Покой и беззащитность уснувшей медянки. Однако каша, которая со вчерашнего вечера все еще варилась в его голове, не стала менее крутой от созерцания лица соломенной блондинки – наоборот, ее сонная отрешенность взвинтила Дария, и он, дабы не окольцевать прекрасное горло Пандоры смертельным пожатием, отправился в другую комнату для визуального медосмотра. И то, что он увидел в отражении, его не взбодрило, но и не опечалило. Баклажановая синева перешла в цвет переспелой сливы. От вопиющей неприглядности своей части тела Дарий чуть не взвыл, но, памятуя, что имеет дело с очень личным обстоятельством, убоялся каких бы то ни было вербальных реакций и, прикрыв позорную наготу подолом майки, удалился в ванную. Под душем хорошо думается, что ему в ту минуту было крайне необходимо. И как только теплые струи пригладили его волосы и ласково прикоснулись к синеве, он понял, где надо искать поддержки. О Авиценна, помоги!

Выйдя из ванной, он еще раз подошел к зеркалу и перед ним тщательно вытерся махровым полотенцем с изображением бутонов красных роз. А сделав это и причесавшись, он подошел к мусорной корзине и вытащил из нее томик. Книга не виновата. Да здравствует книгопечатание! Не открывая страниц, он поставил томик на полку, мысленно процитировав где-то вычитанную банальность: «Надо верить тому, кого любишь, – нет высшего доказательства любви…» Затем он еще раз растаможил сумку Пандоры: просмотрел записную книжечку в красном переплете. Это был настоящий телефонный справочник, собрание имен и сокращений. Поди разберись: «Тел. 910… А. п…» или «775… с. Тантал», или… Дарий не стал особо напрягаться, поскольку в основном ему были знакомы «шумерские письмена» записной книжечки и почти все ее сокращенные обозначения. Например, в первом случае значило: Антонина, парикмахерша, у которой Пандора иногда делает прическу, второй телефон – сантехник Тантал. Но ведь можно под женским именем зашифровать какого-нибудь блудливого кента… Было время, когда Дарий усаживался за телефон и перезванивал по всем подозрительным номерам. Это была целая операция по выявлению элементов, посягающих на его Пандору. Впрочем, контрразведывательные мероприятия никаких агентурных успехов ему не подарили. Возможно, потому, что носили весьма поверхностный, можно сказать, формальный характер. Ибо при недвусмысленном уличении ее в измене должен был последовать разрыв, а этого-то как раз Дарий больше всего и не желал. Но вот что это? На последней страничке записной – карандашная запись: «Хуан Гойтисоло, моб. тел. 910…». Первым порывом было тут же набрать этот таинственный «моб» и провести скоротечную разведку, затем поднять с постели Пандору, допросить ее с лютым пристрастием и в конце концов раз и навсегда пресечь ее вероломные вывихи. Однако что-то приковало его внимание к незнакомым каракулям, и он, уставившись на вновь появившуюся запись, то есть на графическую сущность потенциального соперника, не без здравости размышлял: «Если узнаю, что это тот, о ком мне меньше всего хотелось бы думать, что тогда? Развод? Чепуха, что я без нее? Иголка без нитки – это лишь пустяковый железный штырек. Или все же устроить словесную разборку с элементами гестаповского допроса? Но она к этому уже привыкла и будет стойко огрызаться, словно героиня антифашистского сопротивления. А я при этом потеряю парочку миллионов нервных окончаний и усугублю и без того затрапезное состояние своей половой сферы…»