Ящик Пандоры - [15]

Однажды Дарий был свидетелем небольшой оргии на даче у живописца Кефала. Впрочем, ту развалюху, в которой жил этот конденсатор порочного духа, с большим трудом можно было идентифицировать с дачей, поскольку эта была деревянная будка с двумя крошечными комнатушками, без воды, туалета (бегай на улицу), что, однако, не отпугивало «племя младое, незнакомое». Во-первых, домик стоял в дюнной зоне, вокруг которого в унисон с морем шумели мачтовые сосны, что само по себе настраивало на романтическую волну, и во-вторых… Что же во-вторых? Ах да, хозяин дачи умел создавать видимость некой богемы, в антураж которой входили вино, впрочем, самое дешевое, а потому и самое дерьмовое, дешевые и тоже дерьмовые сигары, термоядерный дух которых распространялся на всю округу, и, конечно же, коллективный просмотр эротических видиков. Нет, это не было черной порнографией, кассеты все были якобы о любви (да здравствует подонок Тинто Брасс!) и в основном с таким сюжетом, где главным действующим героем, то есть телетрахателем, был какой-нибудь престарелый мудила. Но с гигантской елдой и патологофизическими экспромтами, которые у молодых девиц вызывали икоту желания и непреодолимое возмущение в местах, расположенных между тазобедренными костями.

И вот в один воскресный день, зайдя на ту «дачу любви» (неделю назад Дарий оставил у художника недавно написанный этюд на тему «морской пейзаж» и хотел услышать от мэтра компетентное мнение) первое, с чем он столкнулся, была парочка, которая прямо на крыльце, в абсолютно обнаженном виде… впрочем, кажется, на запястье одной из партнерш болтался какой-то браслетик… так вот, эта парочка не таясь, воскуривая фимиам любви, блозгалась на грязных, давно не подметаемых ступенях некрашеного крыльца. Она явно изображала из себя лесбиянок. Это были две девчушки, с которыми Дарий ни при какой погоде и даже при самой острой сексуальной голодухе не стал бы даже разговаривать. Ибо это были худосочные, с тонкими ляжками, с поблекшими от раннего разврата угристыми лицами, никогда не знающими дороги в салоны красоты, а главное, серые тела их были подзолисто-пологи, без каких бы то ни было архитектурных достопримечательностей… Да и что может быть отвратительнее женского минета? И поэтому Дарий, сдерживая рвотные позывы, переступил через этих, с позволения сказать, жриц любви, как переступают через улиток или дождевых червей, выползших на дорогу. Позади себя он услышал хриплое: «Эй, дядя, поосторожнее, прет, сволочь, как танк…» А в комнате, вернее, в одной из комнат этой дачи тире собачьей халупы, где сигарный дым стоял коромыслом, сквозь сизую пелену он с трудом разглядел сюрреалистическую картинку: на широченном надувном диване, с которого свешивались две безволосые старческие ноги, происходило тривиальнейшее действо… На Кефала насели две девицы: одна из них была у него почти на голове и он, видимо, своим натренированным языком тщился довести ее до оргазма, другая, стоя на полу на коленях, колдовала над Артефактом художника… Девица, то широко раскрыв рот, пыталась Его взять в себя, то бишь, в свое ярко накрашенное орало, то отстранялась, брала в руки и любовалась редкой масштабности мясистой игрушкой, у которой, между прочим, отсутствовала крайняя плоть. Дарий, увидев этот «обрез», тоже пришел в изумление, и хотя сам не жаловался на габариты своего Артефакта, тут его одолела зависть. Чтобы привлечь к себе внимание Кефала, он, преодолевая рвотные спазмы, кашлянул и отошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на залив. Море было тихим и серым, с едва заметными перекатами волн, сосны тоже никуда не спешили, а солнце уже опрокинулось к западу, и потому лучи его были косые и испускали на золотистые стволы сосен печаль и предчувствие осени.

– Дарий, это ты? – раздался прерывающийся то ли от волнения, то ли от эмоциональной усталости голос Кефала. – Если есть желание, присоединяйся… На столе вино, правда, закусь вся кончилась…

Дарий, не оборачиваясь, ответил:

– Я сыт и утром как следует размялся…

– Тогда я сейчас… Девочки, девочки, все, все, сеанс окончен, можете разбегаться, – в голосе художника сквозили уже другие, не игровые нотки.

Кефал поднялся с дивана и стал натягивать на себя неопределенного цвета трусы.

– У тебя очень красивая жена, но ты эгоист… – И тут же без перехода: – В общем, ты написал прелестный пейзажик, но он… Прости за откровенность, но он не имеет к искусству никакого отношения. Ты изобразил очень красивый уголок Юрмалы, и тона подобрал живые, а местами свежие, но это всего лишь фотография… Если тебе нравятся такие виды, купи фотоаппарат и снимай себе на здоровье… Сэкномишь краски и время…

Дарий, сжавшись, молчал. Конечно, ему было что возразить, особенно насчет собственных картин Кефала, на которых толстые, правда, реалистично выписанные женские задницы сюрреалистично переходили в корневища деревьев, а сами корневища прирастали к каким-то монстрам с человеческими торсами и хищными звереподобными рожами. А на другой картине и того круче: из влагалища бабы, раскинувшей в стороны ноги-корневища, хлещет водопад, под которым, грозя кому-то назидательно пальцем, стоит старец, очень похожий на самого Кефала.