Ясень и яблоня. Книга 1: Ярость ночи - [85]

– Я сколько это слушаю, а все не пойму: в кого же Брюнхильд на той горе влюбилась, в Гуннара или в Сигурда? – спросила Сольвейг Красотка, когда песнь была окончена и все вздохнули над злой судьбой славнейшего из героев. – Ведь она видела лицо Гуннара. И потом за него же вышла замуж. Чем она была недовольна, зачем людей-то убивать? Ведь что хотела, то и получила.

Фру Сольвейг обвела людей широко раскрытыми карими глазами и выразительно пожала плечами, словно призывая всех согласиться, что это все очень глупо. Кое-кто тихонько посмеивался. Старшую внучку Стуре-Одда недаром прозвали Красоткой – она была хороша собой, румяна, высока ростом, и вся ее фигура дышала здоровьем и силой. Держалась она самоуверенно, и у нее имелись все основания для этого, поскольку она владела решительно всем, что нужно женщине для счастья. Расторопная и хорошая хозяйка, никакой иной мудростью, кроме той, что имеет отношение к кухне, Сольвейг Младшая обременена не была и очень сильно уступала в этом сестре Сэле, которая никогда не задала бы такого глупого вопроса!

– Да нет же, она полюбила не лицо, а самого Сигурда! – ответила ей фру Альвелинда из Бергелюнга. – Ведь главное в человеке – дух, а обличье – почти то же самое, что одежда! Дух его был сильнее и храбрее всех живущих, иначе он не попал бы к ней на огненную гору. Вот это она и полюбила. А внешность – это ерунда.

– Конечно! – согласилась фру Вильминна. Жена Халльмунда тоже не славилась большой ученостью, но лучше Сольвейг понимала, что такое любовь, а это тоже по-своему немалая мудрость. – Если уж тебе суждено кого полюбить, то внешность здесь ни при чем. И Брюнхильд полюбила Сигурда, только она думала, что у него глаза и волосы как у Гуннара. А ей потом подсунули Гуннара, только с глазами и волосами как у того Сигурда, которого она полюбила. Вот она и обиделась. И правильно. Это же все равно что обокрасть!

Мужчины посмеивались, слушая это причудливое объяснение, но женщины вполне его понимали.

Потолковав о том о сём, гости стали расходиться, Уни выразительно медлила у двери, и Торвард было встал, охваченный известным нетерпением, но кюна Хёрдис села возле сына и взяла его за руку.

– Поговори со мной немного, конунг, сын мой! – с намеком предложила она. – Как тебе понравилась песнь?

– Я очень благодарен судьбе, пославшей мне такую добрую и заботливую мать! – с чувством поблагодарил Торвард, в свою очередь сжав ее руку и привстав. – Я все сидел в безмолвном горе над своей погибшей честью, как Гудрун над мертвым Сигурдом, пока добрая женщина не сбросила покрывало с трупа и не предложила вдове его поцеловать. Так и ты ткнула меня носом в мои кровавые раны, и я сообразил, что хватит убиваться, надо как-то дальше жить. Ну, что, я свободен? Извини, госпожа моя, но я действительно вспомнил, что на свете есть и другие женщины…

– Подожди! – Кюна не выпустила его руки и заставила снова сесть. – Ты, кажется, пропустил в этой песни самое важное.

Взглядом она подозвала Оддбранда; тот встал и с неспешной величавостью направился к ним. Заметив старика, Торвард перестал рваться на свободу и снова сел. Оддбранд был не любителем слоняться по чужим домам, и если уж он задержался, когда гости расходятся, значит, для этого есть причины.

– Хотелось бы, чтобы нас никто не слышал! – пояснил Оддбранд, усаживаясь на ступеньку возле Торварда и глазами показав на перегородку между гридницей и кухней, которая не доходила до крыши и через которую доносились голоса челяди. – У нас к тебе такой разговор, конунг, который, если мы договоримся, будет заключать в себе великую тайну!

Торвард слегка переменился в лице, посторонние мысли как ветром сдуло. Оддбранд Наследство сам был ходячей тайной: раз уж он вслух произнес это слово, то дело и впрямь нешуточное. Похоже, Оддбранд и кюна не зря шептались столько вечеров подряд, и сейчас он услышит то решение, которого так не хватало!

– Мы с твоей матерью все размышляли о том, как достойно увенчать твой прекрасный замысел! – вполголоса начал Оддбранд. – Насчет квиттов.

– И насчет раба? – так же вполголоса уточнил Торвард.

– Да! – Старик кивнул. – Ты, помнится, говорил, что охотно поехал бы сам… если бы только тебя там не узнали. Замысел этот непрост. Мы хотим проникнуть за грань Иного Мира. А значит, все у нас должно быть перевернуто, как отражение в воде. Ты даешь свободу рабам. Это хороший первый шаг. Теперь следует сделать второй: обратить в раба свободного. Кто свободнее всех? Конунг.

Торвард вопросительно смотрел на него, не понимая.

– Твоя мать не случайно пожелала сегодня услышать песнь о пророчествах Грипира. Вернее, она пожелала, чтобы ее услышал ты. Сама-то она уже давно вспомнила тот мудрый совет, который в этом сказании заключен. Проникнуть к спящей деве на огненную гору мог только тот, кто не ведает страха. Это мог сделать только Сигурд, но сосватать прекрасную деву он обещал не себе, а своему побратиму Гуннару. Вот им и пришлось поменяться обличьями. Сигурд, не ведающий страха, явился к ней в обличье Гуннара: сам Гуннар не сумел бы к ней попасть, а в своем обличье Сигурд не сумел бы помочь побратиму. Вот и мы с твоей мудрой матерью рассудили: на остров Туаль должен поехать не кто-нибудь, а Торвард конунг, но поскольку его там знают, то добиться успеха он сможет только в обличье Гуннара…