Ярость жертвы - [16]

Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньги в открытый ящик, гаркнул в полный голос:

— Эй, Кузьмич! Слышишь меня?

— Чего?! — глухо отозвалось из глубины коридора.

— Давай приведи этого певца.

Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как-то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.

— Кто такой? — прохрипел омоновец, надвигаясь. — Чего тут толчешься?

По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.

— Не надо, эй! — Капитан поднялся за стойкой. — Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…

С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:

— Гляди, гад, второй раз не попадайся!

Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.

— Отчаянные ребятки, — с непонятным выражением заметил капитан. — Никакого укороту нет.

— Надежда наша, — согласился я, потирая бок. — Защитники демократии.

— Ну, про это лучше не надо…

Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда и не признал Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.

— Что это с ним? — спросил я у капитана. Но за него ответил сержант.

— Оказывал сопротивление, — заметил веско. — Вот и пострадал маленько.

За руку я вывел Яшу на улицу, в прохладный ночной мрак, но заговорил он только в виду родного подъезда. Вырвался из наших с дядей Ваней дружеских рук и грозно объявил:

— Уеду! Завтра же уеду из этой проклятой страны!

— Вот оно как! — удивился дворник. — И куда же направишься, Яша?

— С тобой я вообще не разговариваю, старый дурак. А тебе, Саня, скажу. Днями получу ангажемент, мне твердо обещали, уеду в Европу, оттуда пришлю приглашение. Ты меня вырвал из рук палачей, и этого я тебе не забуду.

— В чем же я-то виноват, — поинтересовался дворник. — Я тебя ждал, ждал…

— Ты сколько денег дал, ты считал?

— Как сколько? Ровно на бутылку, еще с прикидом.

— И с прикидом?! Представляешь, Сань, две тыщи затырил, жлобина, понадеялся, так отпустят по знакомству. Из-за этого я там и заторчал.

— Ну ладно, — сказал я, — вы разбирайтесь, а я пошел. У меня гости.

Дверь я не стал отпирать, позвонил. Катя спросила: «Кто там?» — и тут же отперла, не дожидаясь ответа. Кинулась мне на грудь. На ней ничего не было, кроме моей пижамной куртки.

— Сашенька, я, наверное, сделала большую глупость! Ты простишь меня?

— Весь коньяк выпила?

Оказывается, пока меня не было, телефон названивал не переставая. Катя не выдержала и сняла трубку. Думала, может, что-то срочное и важное. Вышло и то и другое. Женщина, которая не назвалась, долго ее допрашивала, а потом велела немедленно убираться из квартиры, иначе она приедет с какими-то двумя мальчиками и те вырвут ей обе ноги, вышибут мозги и сделают еще что-то такое страшное, о чем и говорить нельзя. Эти мальчики, по словам женщины, специально обучены, чтобы учить уму-разуму молодых потаскух.

— А ты что ответила?

— Ой, Саша, я так перепугалась! Сказала, что я твоя соседка и ты пригласил меня, чтобы прибраться. Но она не поверила.

— Почему, думаешь, не поверила?

— Она сказала, что за такое подлое вранье проткнет мне сердце раскаленной спицей. Ой, Саша, она такая выдумщица!

— Ты хоть ужин приготовила?

— Конечно, все давно на столе.

Сели есть солянку, заправленную подсолнечным маслом, очень вкусную, с яйцами и ветчиной. Запивали темным «Останкинским» пивом. После всех дневных потрясений меня вдруг охватил сентиментальный порыв.

— Как-то я привык к тебе, Кать, — пробормотал я, заколдованный ее темно-блестящим взглядом. — Даже странно, как быстро.

— И я тоже.

— Если ты лгунья, то самая искусная из всех, кого я знал.

— Нет, я не лгунья.

— Может, поживешь у меня, чем бегать туда-сюда?

— Конечно, поживу, если хочешь. Это я на скорую руку стряпала, а вот посмотришь, как готовлю, пальчики оближешь. Саш?

— Чего?

— А если та женщина вдруг придет, что ты ей скажешь?

— Наденька? Нет, она не придет. Грозится только.

Катя опустила глаза в чашку. Я спросил:

— Хочешь, чтобы я про нее рассказал?

— Наверное, это меня не касается?

— Давай знаешь как договоримся?

— Как?

— Ни в чем не оправдываться. Я же не спрашиваю, кто у тебя был вчера. И ты не спрашивай. Это так скучно. Пока нам хорошо, будем вместе. Надоест — расстанемся. Может, завтра, а может, через месяц. Оба свободные.

— Я не хочу с тобой расставаться!

В таинственный мрак ее глаз я погружался все глубже, всеми жилками к ней тянулся, и вряд ли такое бывало со мной прежде.

— Кать, сколько тебе лет?

— Ты уже спрашивал — двадцать пять. Но я старше тебя.

— Почему?

— Кроме тебя, у меня больше никогда никого не будет.

Пустым обещанием она повязала меня по рукам и ногам.

Глава седьмая

…Как всякий загнанный в угол, я начал прикидывать, к кому можно обратиться за помощью. Были у меня влиятельные знакомые и среди них высокопоставленные чиновники, но в моей ситуации никто из них не годился. Даже если кто-то захочет потрудиться ради меня, то пока он будет по-российски разворачиваться и прикидывать, что к чему, меня, конечно, сто раз «поставят на правилку». Тут нужен был человек особый, с уникальными данными, и один такой мелькнул в моем помраченном сознании смутной, лукавой тенью. Гречанинов Григорий Донатович — большая шишка в КГБ, сотрудник Управления внешней разведки, однако ни чина его, ни должности я до сих пор не знаю. О том, как мы с ним познакомились и сошлись, — после, а сейчас я просто с надеждой вспомнил атлетически сложенного, немолодого человека с гипнотическим взглядом и мягкой интеллигентной речью. Гречанинов был из тех, с кем рядом остро чувствуешь, как опасна и привлекательна наша быстротекущая жизнь. Если сравнивать с навалившимися на меня оборотнями, то он был им, конечно, не по зубам.