Ярость жертвы - [11]

— Привет, соколики! Как она, ничего?

— Отлично, Леонтий! Выпьешь рюмочку?

Леонтий, естественно, не отказался — и это был лучший способ его спровадить. Вообще-то по-настоящему он редко надирается, хотя всегда выглядит как бы под балдой. Жирный, без возраста, опрокинул рюмку в рот, как в заросший мохом колодец. Катя смотрела на него с оторопью, и Леонтий многозначительно ей подмигнул. Впрочем, по женщинам он тоже был, как известно, не ходок. Жил напряженной духовной жизнью человека, воскресшего после оплошного захоронения. Обернулся ко мне:

— Ну что, соколик, как тебе при капитализме?

— Очень нравится.

— Чем промышляешь, если не секрет?

— Ворую потихоньку, как и все.

Леонтий огорчился:

— Выходит, продался хамам? Небось ляпаешь им фазенды?

— Угадал, брат.

— И не стыдно?

— Стыдно, но жрать-то охота.

По угрюмому лику Леонтия скользнула горькая тень вечности. Он искал слова, чтобы поточнее определить мою вину перед человечеством. Я ему косвенно помог:

— Гунны приходят и уходят, дома остаются людям. Так было всегда.

— Но тебе не только жрать охота, да? Тебе и девок охота по ресторанам водить.

— Еще бы!

Кате со стороны могло показаться, что мы ссоримся, но это было не так. Если Леонтию не дать высказаться, он не отвяжется.

— Самое большое заблуждение так называемых интеллигентиков, — пояснил он не столько мне, сколько Кате, — они считают себя хитрее всех. Любую свою подлость оправдывают насущной необходимостью. И врут-то в первую очередь себе самим, а с толку сбивают народ. Я вам так скажу, девушка, а уж вы поверьте: русская интеллигенция — самое волчье племя, на ней столько вины, что адом не искупить. При этом, заметьте, поразительная вещь: всегда они правы, всегда радеют о ближнем. Ваш-то, Саня-то Каменков, еще не самый поганый, он хоть без маски… — Протянул руку над столом, как бы благословляя, и вдруг грозно рыкнул: — Палачам пособляешь, Саня! Дьяволу куришь фимиам!

Катя выпрямилась и запылала, как свечка, я же смиренно кивнул:

— Понял тебя, Леонтий. Завтра с утра выхожу на баррикады.

Довольный произведенным на девушку эффектом, вечный ресторанный вития поднялся, дружески похлопал меня по плечу:

— Зубоскалишь, Саня? Ну-ну. Встретимся на Страшном суде.

С тем и удалился.

— Кто это? — спросила Катя очарованно.

— Мелкий провокатор. Но мы с тобой ему не по зубам. Испугалась, что ли?

— Я думала, он тебя ударит.

Ее первое «ты» прозвучало как свирель пастушка.

— Что ты, он совершенно безобидный. Подкармливается в органах, но сейчас какой от него прок. Вот и заметался. Без работы боится остаться.

И напрасно. Скоро у него будет еще больше работы, чем раньше.

По ее глазам я видел, ничего не поняла, и слава богу. К этому времени я уже окончательно решил, что увезу ее домой и не выпущу до утра. Свои намерения не стал скрывать:

— Допивай кофе — и поехали. А то опоздаем.

— Куда опоздаем? У тебя какие-то дела?

— Поедем, пока горячую воду не отключили.

— Почему ее должны отключить?

Это было согласие.

— Объявление повесили, с какого-то числа отключат, но я не помню с какого.

Катя посмотрела на меня то ли с уважением, то ли с состраданием:

— Ты правда хочешь, чтобы я к тебе поехала?

— Тебя что-нибудь смущает?

Ее взгляд потемнел и увлажнился.

— Ну чего ты, Кать! Не хочешь — не надо. Мне самому спешка не по душе. Я всегда как мечтал: ухаживаешь за девушкой год, два, три — цветы, театры, художественные выставки, а потом раз — и поцеловал невзначай в подъезде.

— Не надо нервничать, — сказала Катя. — Мы обязательно поедем к тебе.

Неподалеку от дома я тормознул у освещенной витрины какого-то коммерческого шалмана.

— Посиди, куплю чего-нибудь выпить.

Я купил бутылку коньяку, бутылку венгерского шампанского (нашего не было) и коробку конфет.

В квартиру проникли незаметно. Я любил свой дом, утонувший в глубине просторного зеленого двора, построенный еще в ту пору, когда Черемушки считались глухой окраиной. Девятиэтажка, сляпанная немудрено, но прочно, не имела поблизости осмысленного архитектурного продолжения и потому напоминала каменного путника, присевшего отдохнуть в городских трущобах.

Катя молчком нырнула в ванную, а я зажег электричество, в комнате чуть-чуть прибрался и на кухне накрыл на скорую руку стол — даже откупорил шампанское. Сел, закурил и стал ждать. Зазвонил телефон. Я не хотел снимать трубку, потому что не ждал ниоткуда хороших новостей, но аппарат надрывался неумолимо. Меня сразу насторожило его полуночное неистовство.

— Алло, слушаю! — После паузы ехидный и очень близкий мужской голос спросил:

— Ну что, клевую телку привел, барин?

— А вы кто?

— Дед Пихто. Извини, что помешал. Ты ее рачком поставь. Они это любят.

Я чувствовал то же самое, что бывает, когда неожиданно сзади гаркнут в ухо.

— Что еще скажешь?

— Ничего, приятель, больше ничего. Попозже перезвоню, расскажешь, как управился.

— Ах ты гад!

В трубке самоуверенный гоготок — и гудки отбоя. Кто это был? Чего хотел? Машинально я потянулся к коньяку. Налил, выпил. Вкус жженого сахара — и никакой крепости.

Вошла Катя, села на тот же стул, что и неделю назад, — умытая, с распущенными волосами. В прекрасных глазах — омут.

— Что-нибудь случилось? — спросила тихо.