Ярость обреченных - [86]

А стяга воеводы Ромоданского нигде нет… Неужели командующий объединенным войском пал при штурме холма?

Оглядываюсь по сторонам – и взгляд мой натыкается на разбитый капонир, на дне которого покоятся трупы воинов в дорогих доспехах. Очень похожие панцири носят офицеры свиты боярина Андрея… Шеян также наткнулся взглядом на капонир, а через секунду властно закричал:

– Знаменщики! Сигнал «атака» легкой коннице! Направление – стык центра войска азепов и их левого фланга!

– Есть!

Голос воеводы – похоже, что теперь именно воеводы, – на мгновение дрогнул. Но опытный воин быстро совладал с собой и, развернувшись к старшему над гонцами офицеру, коротко бросил:

– Симеон! Отправь вестового голове Пятницкому, стрельцам нужно ускориться! Как поспеют, пусть с ходу атакуют ени чиры – нельзя дать им уйти!

Беркер-ага, стамбу агасы

Это конец. Конец разгромный, чудовищный, неотвратимый.

Казалось, победа уже у нас в кармане, казалось, что враг неспособен взять верх при нашей многочисленности. Но после неудачи наступления на холм, когда пехота правого фланга склабинов сумела прорваться к высоте и ударила навстречу азепам и серденгетчи, противник неожиданно атаковал с тыла. И какими силами! Не менее восьми тысяч панцирной лехской гвардии, крылатых гусар!

Сераскир сделал единственное возможное, что было выполнимо в тот роковой момент, – бросил навстречу врагу весь резерв, всех сипахов, усилив их атаку акынджи и делилер. Кавалерия мамлекской знати ударила излюбленным клином – и попала в хитро спланированную ловушку: враг разделил своих всадников на две колонны и зажал между ними заурский клин, словно в гигантские тиски. Вдвое уступая им числом и практически окруженные сипахи просто не имели шансов выстоять и даже выжить. А самоубийственная атака легкой кавалерии пусть и задержала врага, отвлекая его от истребления мамлеков, но не могла изменить ход битвы.

И все это было только началом конца. Получив помощь, враг перешел в наступление по всему фронту, а против нашего правого крыла и вовсе бросил единый кулак панцирной кавалерии, снятой с обоих флангов. Учитывая же, что большая часть ени чиры была или отброшена от холма, или сосредоточена на левом крыле, азепы и немногочисленные стрелки прикрытия не продержались и получаса.

Надо было бежать тогда, когда катастрофа поражения была предельно очевидна. Однако сераскир счел необходимым остаться среди воинов, и мы, его старшие офицеры, не посмели бросить Нури-пашу. А вот Мустафа-паша посмел – и расстался с головой: озверевший сераскир уже не считался ни со званиями, ни с родством и, я уверен, не посмотрел бы и на былые заслуги. Впрочем, тогда еще не все было потеряно – в конце концов, левый фланг фактически не принял участия в битве, сохранив значительную боеспособность. До того момента, когда в его стык с теснимым центром ударила легкая кавалерия склабинов, а на ени чиры стали наседать тысячи непонятно откуда взявшихся стрельцов.

Сейчас остатки войска охвачены полукольцом тяжелой конницы противника, в середине азепы погибают под залпами стрельцов и ударами пик баталии, правый фланг перестал существовать, а на левый пошли в атаку свежие силы врага… И как бы ни была мужественна «новая пехота», пораженческий, обреченный настрой передался и им – в то время как воинов врага окрылила скорая победа…

– Вот и все.

От холодного, потусторонне-мертвенного голоса сераскира кровь стынет в жилах. Неужели…

– Битва проиграна, а права сдаться в плен никто из нас не имеет. Какой позор… Если бы мы выжили и сумели бежать, султан прислал бы нам палачей с шелковыми удавками! И я рад, что мы избежим этой позорной участи! У меня есть отличный яд, он действует мгновенно и не вызывает никаких болевых ощущений. Даже немного стыдно умирать столь легко, но пусть это будет моей последней милостью – милостью для соратников, что так бездарно подвели своего господина!

Нури-паша посмотрел на меня, и я ужаснулся: его взгляд буквально дышал бессильной, а оттого еще более жаркой яростью.

– Саалдар сейчас принесет яд и кубки с водой. Примите мою милость и выпейте – в противном случае мне придется приказать вас обезглавить. И не бойтесь, за своими верными соратниками последую и я. Хочу лишь убедиться, что никто из вас не покроет себя позором сдачи в плен.

Эпилог

Шестьдесят два года – долгий срок для жизни воина и короля, я бы сказал, даже слишком долгий. Для сравнения мой названый отец, король Когорд Корг, умер от раны в сорок девять лет, приемный отец, барон Владуш Руга, пал в битве на Багровом поле в пятьдесят.

Я же протянул до шестидесяти двух… И все эти годы, с той самой битвы на Багровом поле, что давно уже померкла в моей памяти, ровно до сегодняшнего дня – все эти годы я посвятил освобождению своей Родины от власти заурцев. Но наконец сегодня, после четырехмесячной осады и семи штурмов, пала их последняя крепость, Байрбарс-кермен. Сегодня Рогора обрела свободу…

Сколько раз мне грезился конец войны! Сколько раз я не только мечтал, но и был уверен, что этот день настанет не сегодня завтра!

Разве тогда, после уничтожения заурского войска на Багровом поле, мы не могли вернуть мою Родину? Могли, еще как могли… Вот только новый воевода Андрей Шеян не обладал ни должным влиянием, ни смелостью, чтобы подтвердить договоренности, заключенные с князем Ромоданским. Впрочем, они также не имели никакой законной силы, все решал базилевс Феодор – а он был слишком далеко… Но главная проблема состояла в том, что далеко не вся шляхта приняла захват власти Бергарским и уступки спорных областей Ругской державе. В переданных базилевсу землях вдруг начали мутить воду старые хозяева – на самом деле банды ругских дезертиров и лехских разбойников, перешедших под руку авантюристов-шляхтичей из обедневших родов. Им нечего было терять, кроме дедовской сабли, и многие решили половить рыбку в мутной воде. Дело дошло до нападений и на рогорских беженцев, и на местных кметов, и на оставшиеся без прикрытия ругские земли. Кончилось все скандалом – Шеян увел людей на восток, наводить порядки и ждать указаний от базилевса. Правда, Феодор вскоре принял все наши условия – но время было упущено, солдатские полки и стрелецкие приказы встали на зимние квартиры, а ополчение витязей разошлось по собственным поместьям.