Ярость - [55]

Кречет насторожился:

– До какого конца?

Забайкалов не отвел взгляда. Лицо было спокойное, чересчур спокойное, даже сонное, глаз не видно из-под тяжелых набрякших век, но это было лицо старого дремлющего льва:

– Так надо будет ответить. Нас не обязывает ни к чему, но звучит предостерегающе.

– Да, – заметил Кречет ядовито, – вот уже наш футуролог ежится.

– А где определим конец, – закончил Забайкалов так же невозмутимо, – это не их собачье дело. Пока.

В комнате повисла напряженная тишина. Забайкалов не прост, мелькнуло у меня тревожное. Он умеет просчитывать на много ходов вперед. А так как человек не только умный, но и поживший на свете, повидавший мир, он трезво смотрит на все политические системы, на все религии, на якобы незыблемые устои. Единственный из всех собравшихся, он мог просчитать до какого конца готов идти генерал, ставший президентом.

Он сказал «определим», этим словом как бы оставаясь в команде Кречета, в нашей команде, до этого конца. Но кто тогда работает против Кречета?

Глава 20

Не скажу, что неделя была сумасшедшей, но то, что даже не раскрыл ноут-бук, говорило о многом. Домой я приползал, едва волоча ноги.

Зачем-то Кречет записал меня на светский раут в честь сколькотолетия Сикстинской капеллы, это было в субботу, я день отсыпался после жуткой недели, а вечером отправился на раут, что для меня выглядело той же работой.

Он не был чем-то неожиданным для меня, как предположил Кречет. В молодости, когда все интересно и во внешнем мире, я побывал на приемах в посольствах, так тогда назывались эти рауты. В большой комнате на столах стояли тарелочки с их едой, официанты разносили на подносах фужеры с вином и шампанским, после чего мы медленно и важно шли в другой зал, где смотрели новый фильм. После фильма чуть более обильная еда, обмен впечатлениями, а потом всю жизнь можно горделиво рассказывать, что вот побывал на приеме, смотрел такой-то фильм, замечательный, как жаль, что наша страна не купит, очень уж не те актеры, не та тема, все замечательно, присутствовали такие-то и такие-то...

Мне, молодому провинциалу, было интересно на первых двух, но на третьем заскучал, а от четвертого отказался. Жизнь и имитацию под нее различать умел от рождения.

Если что и меняется в мире, то не светские рауты. Здесь важна традиция. Мне вложили в ладонь неизменный бокал с шампанским, но я, вместо того, чтобы стоять и чинно отхлебывать целый час, осушил залпом, поставил на ближайший стол и пошел смотреть картины. Вся стена увешана, но не назовешь краденными, ибо когда крадет не отдельный человек, а правительство, то для таких деяний есть более благозвучные определения. Среди картин мастеров, несомненно мастеров, одна картина привлекла внимание: исключительно красивая женщина стояла у окна, солнечные лучи слегка пронизывали ее пышную одежду, там угадывались очертания красивого сильного тела. Картина несомненно старая, но художник явно рисковал быть побитым за слишком смелый рисунок.

– Прекрасная подборка, – прозвучал за спиной негромкий женский голос, богатый оттенками. – Собирал человек со вкусом.

За спиной в двух шагах стояла элегантная женщина, в платье с рискованным даже для раута вырезом, глаза ее смеялись. У нее были красиво вскинутые и удлиненные брови, широко расставленные глаза, но скулы горделиво приподняты, а пухлые губы раздвинулись, показывая ровные безукоризненные зубы. У меня от ушей до пяток пробежал странный озноб, женщина была поразительно похожа на ту, что на картине.

– У него были все возможности, – согласился я.

– Меня зовут Стелла Волконская, – назвалась она, и сразу стало видно, что она сторонница европейской системы, ибо в России, спохватившись, свое имя называют уже в постели, да и то потом, когда вернется дыхание. – Здесь уютнее, чем во многих подобных домах.

– Согласен, – поспешил ответить я. – Меня зовут Виктор Александрович Никольский, но для друзей, президента и исключительно красивых женщин – Виктор.

По моим глазам она прочла, что ее отношу не просто к исключительно красивым женщинам, а потрясающе исключительно красивым, ее пухлые губы раздвинулись еще шире, лицо осветилось, а в глазах заблистали веселые огоньки. Мой намек, что знаком с президентом, похоже, пропустила мимо своих очаровательных розовых ушей.

– Виктор, – сказала она все тем же голосом, в котором были и властность прирожденной аристократки, и женская нежность, и некоторый интерес ко мне, – вы не похожи на этих... остальных. Все настолько озабочены, чтобы не потерять лицо, не урониться, не оступиться, что мне их всех жалко.

– Я не чиновник, – ответил я беспечно.

– Вы не служите?

– В мое время отвечали: служат собачки, – ответил я горделиво, – но сейчас я в самом деле участвую в одном правительственном проекте. Так что, можно сказать, служу. Но, в отличие от чиновников, я не запаникую, потеряв работу... э-э, службу. У меня есть научные работы мирового класса, а не только умение носить за хозяином в зубах тапочки... Простите, я просто поражен сходством! Вот эта женщина на картине...

Она скользнула по стене небрежным взглядом:

– Эта?.. Моя прабабушка. Княгиня Волконская. Из рода рюриковичей, а также в родстве с Гедиминами, Романовыми и даже – ну не смешно ли? – с Чингисханом.