Ярость - [96]

— А есть какие-нибудь игры с папой, которые тебе не нравятся?

— Папа классный, — убежденно заявил маленький Петр.

Аделя глянула в сторону зеркала. В ее взгляде было: мы понапрасну теряем время.

Нормальный мальчишка, нормальная семья. Конечно, родители как-то странно общаются, но это еше не патология, опять же, может пацан неправильно воспринимает их ссоры. И говорит, что маму наказали, кгда разъяренная женщина закрывается у себя в комнате.

— А мама ходит с вами в бассейн?

— Мама не любит мочиться.

Техник у компьютера тихо фыркнул и тут же глянул на них, извиняясь.

— А часто ее наказывают, что ей нужно сидеть в своей комнате?

— Не знаю.

Рисовал он все более размашисто. Шацкий помнил, как оно бывает с маленькими детьми, и знал, что это восе не признак стресса. Просто малыш не может сконцентрироваться на чем-то, удержать внимания, его несет.

— Будем уже заканчивать, хорошо? — Аделя безошибочно разгадала язык тела мальчика. Еще только три вопроса про маму и папу, и можешь бежать. Договорились?

— Согласен, — очень серьезно ответил тот.

— А получает ли мама какие-нибудь другие наказания, кроме сидения в комнате, как ты?

— Когда она ведет себя совсем нехорошо, ей надо идти на чердак. Там телевизора нет.

Шацкий с Берутом обменялись взглядами. Как можно быстрее провести обыск.

— А как там, на чердаке?

— Там воняет и пыль.

Нехорошо, подумал Шацкий. Если бы там было по-настоящему паршиво, пацану не разрешили бы туда пойти.

— А тебя не посылают в наказание на чердак?

— Я туда ходить не могу. Потому что от пыли делаюсь больной.

— А ты не знаешь случайно, почему мама получает от папы тучку?

— Наверное, плохо себя ведет. А нужно вести себя хорошо.

Прокурор Теодор Шацкий повернулся так, чтобы видеть одновременно и сцену за полупрозрачным стеклом, так и стоящую за ними Монику Найман. Женщина была совершенно расслаблена, она даже слегка улыбалась. И Шацкий, к своему испугу, понял, что Аделя задает неправильные вопросы. Поначалу, женщина была зажатой, поскольку понимала, что-то может стать явным. А теперь она спокойна, раз никто неудобной темы не затронул.

Чертово обновление УПК. И ведь второй раз допросить пацана будет нельзя. Никогда. Шацкий взвыл про себя.

— А если мама плохо себя ведет, что случается тогда?

— Я не люблю крика.

— А не происходит ли что-то еще, когда папа с мамой нервничают? Такое, что тебе не нравится.

— Мне не нравится, когда кричат.

— А что еще тебе не нравится?

— Когда кусаются и толкаются. Мориц меня всегда толкает в садике.

— А дома тебя кто-нибудь толкает?

— Если я толкаю папу, тогда папа говорит, что толкаться нельзя.

— А папа с мамой толкаются?

— Ну ты чего? — мальчик рассмеялся. — Они же взрослые.

Аделя снова поглядела в сторону зеркала. Допросу конец.

Шацкий гадко выругался про себя.

— Могу ли я уже забрать ребенка, пан прокурор? — обратилась к нему Моника Найман сильным, уверенным голосом, таким не похожим на тот, который он слышал в ходе их первой встречи. — Или вы собираетесь посадить Петруся в КПЗ на три месяца, чтобы выдавить из пятилетнего ребенка ценные показания?

11:59:48:пульсации.

Техник остановил запись через несколько секунд, ровно с наступлением полудня, и зажег свет. Судья потянулась за своей сумочкой в знак того, что действие считает законченным. Шацкий не сделал ничего. Говоря откровенно, он понятия не имел, что мог бы сделать. И он чувствовал, что в окружающем воздухе маловато кислорода.

— И правда, — вдова Наймана никак не могла сдержаться, — я от всего сердца надеюсь на то, что у вас имеются какие-то другие способы схватить убийцу моего мужа, чем преследование пятилетнего сироты. Что вы на это?

Появление Адели защитило того от необходимости отвечать. Не говоря ни слова, прокурор повернулся в сторону дружелюбной комнаты, где маленький Найман безуспешно пытался починить сломанный карандаш. Какое-то время он боролся с точилкой, та поддалась, и мальчик вернулся к рисованию.

Когда мать забрала мальчишку, Шацкий в поисках кислорода очутился в коридоре, а поскольку никакой более существенной идеи не было, зашел в дружелюбную комнату. Внутри было душно, пахло пыльным напольным покрытием, потом пятилетнего ребенка и тонкими цветочными духами Адели, слишком даже тонкими для ее решительной личности и для этого времени года.

И Шацкому сделалось нехорошо, по-настоящему нехорошо, словно бы еще немного, и он потеряет сознание. Прокурор присел на голубой стульчик и инстинктивно стал просматривать рисунки пацана, которые Аделя собрала с пола и положила на столик.

Домик, тучки, солнышко, счастливое семейство. Какой же провал!

Счастливое семейство. Нечто такое, чего у него, возможно, уже никогда не будет.

Голова сделалась ужасно тяжелой, Шацкий положил локти на столик, лоб опустил на скрещенные пальцы. Крупный мужик в сером костюме и черном пальто, сгорбившийся так, что чуть ли не переломавшийся наполовину, втиснутый в пластиковый предмет мебели, предназначенный для дошкольников. Шацкий прекрасно отдавал себе отчет в том, как все это выглядит, но силы, чтобы подняться, просто не было.

Перед самым носом был рисунок маленького Петра Наймана, даже довольно радостный в своих пастельных цветах. Нарисованное Аделей солнце было красивым и симметричным, остальные элементы несли черты дошкольного рисования. Оранжевые тучки больше походили на лужи, чем на облака. Деревья состояли в одинаковой степени из коричневого ствола и зеленой кроны: двухцветные прямоугольники. Домик, широкий и приземистый, до боли походил на недвижимость Найманов в Ставигудах. А перед домом вся семья: мама, папа, сынок.