Ярость - [56]

Планировка дома была классической, через окно рядом с входной дверью была видна кухня, открытая в сторону столовой и салона. Томаш заметил, что холодильник распахнут. Лампы горели как в кухне, так в спальне наверху.

А еще ему казалось, будто он слышит монотонный детский плач.

— Слышишь? — спросил он.

— Ничего не слышу, у меня уши замерзли.

— По-моему, ребенок плачет.

— Из моего опыта следует, что дети, в основном, этим и занимаются. Пошли, а не то я вся замерзну.

— Но ведь он все плачет и плачет.

— Потому что у него лопнул шарик, или ухо болит, или мама выключила сказку, или не дала сникерс на завтрак. Ты так говоришь, словно у тебя самого никогда не было детей.

Томаш погладил Бруно по голове. Пес все так же глядел на дом, но уже не лаял и не ворчал. Может он, и правда, излишне восприимчив.

— Я позвоню, — казал он, положив палец на кнопке переговорного устройства.

— Да успокойся ты, женщине нужна всего лишь минутка покоя. — Жена ласково взяла супруга за руку, оттянула от калитки. — Вопящий короед и сующий нос не в свои дела сосед — лично для меня этого было бы слишком много.

Тогда Томаш сунул в карман собственную руку вместе с рукой супруги и подумал, что, возможно, он и вправду излишне чувствителен. Всегда он был немножко таким вот папой-квочкой, вся семья над ним смеялась. Ничего его не волновало, только дети и все.

Они прошли мимо трех участков, когда заметили, что Бруно так и не тронулся с места. Пришлось трижды свистеть, чтобы непослушный пес прибежал к хозяевам.

8

Этот день на улице Рувней случился не таким, как все остальные. Это был такой день, когда все может или начаться, или закончиться. А чем больше времени проходило, тем более она соглашалась с тем, что все неотвратимо кончается, сознание же неожиданно возвращалось и исчезало. Когда оно вернулось в первый раз, она еще ничего плохого не предчувствовала, в основном, испытывала злость на того хуя, который, понятное дело, оказался еще и дамским боксером. Мало того, что надавал по морде, так еще и пихнул так, что она ударилась головой и потеряла сознание.

Злость довольно скоро сменилась страхом, когда оказалось, что она не может даже пошевелиться, похоже, неприятность с головным или спинным мозгом. Она вообще не чувствовала собственного тела, если только не считать чудовищной, пульсирующей боли в голове. Ей еще удалось пошевелить веками, но вот извлечь из себя голос — уже нет.

Она подумала, что это чрезвычайно паршиво, и потеряла сознание.

Обрела она его, чувствуя себя ужасно слабой, когда возле самой головы упала молочная бутылка. Кусок толстого стекла, с донца, пролетел так близко, что коснулся брови. Она глядела на мир через это донышко словно через толстые очки, все было не совсем резким и несколько искаженным. Сердце остановилось от испуга, когда она увидала, как сквозь белую молочную лужу, между острыми осколками, пробегают толстенькие ножки сыночка. Капли молока полетели ей прямо в лицо. До нее дошло, что этот кретин оставил ее одну дома с ребенком, и тут нахлынула волна испуга. В мгновение секунды ей вспомнилось все, что когда-либо она читала или слышала о несчастных случаях в доме. Мокрый пол в туалете. Ведущие наверх лестничные ступени. Электрические розетки. Печь в котельной. Ящик с инструментами. Нож на столешнице. Хозяйственная химия.

Это вчера она заливала «крот» в трубы? А поставила ли бутылку на самую высокую полку? Закрутила ли ее так, чтобы раздался щелчок предохранителя пробки? И вообще, спрятала ее или просто поставила возле мусорного ведра?

— Узееее! — донеслось до нее из туалета.

Она напрягла всю волю, что имелась в ней, но удалось лишь мигнуть правым веком. Что он сделает, если она не придет? Наверняка встанет, попробует самостоятельно вытереться, размажет какашки по попке, ничего особо страшного. Спустит воду. Потом захочет помыть руки. Он любит чувствовать себя самостоятельным. Залезет на раковину, чтобы достать до умывальника. А закроет ли крышку? А если не закроет, не упадет ли в унитаз? А если мыло свалится в тот же унитаз? Ведь наклонится же, желая его вытащить.

У нее началось головокружение. В панике женщина во все стороны водила глазными яблоками. И тут краем глаза увидала духовку. Неизвестно когда включенную на всю катушку, в средине ходуном ходил разогретый воздух, от оставленного вчера бисквита исходил пар.

И тут она уплыла.

В реальный мир ее вернул лай. Крупный пес, с басовым голосом. Лаял он, похоже, возле калитки, близко, только лишь лай и детский плач пробивались сквозь окутывающий ее туман. Он был причиной того, что мир потемнел и утратил контуры, звуки тоже размазывались. Женщина чувствовала, что все от нее уплывает, но, по крайней мере, голова перестала болеть.

А потом лай прекратился, а она поняла, что помощь не придет.

Не пойдет она на выпускной в детский садик, не отведет малого первый раз в школу, не прихватит его с куревом, не познакомится с приведенной домой девушкой, не возьмет внуков на выходные, чтобы сын мог отдохнуть с женой; никогда не проведет она Рождества так, как помнила по дому, когда за столом встречались представители четырех поколений и все говорили одновременно.