Ярость - [12]

[22]будут отправлять домой в комфортных условиях. По всей Польше довольно солнечно как на это время года, а вот в Вармии — туман и замерзающая в воздухе морось.

1

Прокурор Теодор Шацкий пил мелкими глоточками кофе в кухне размерами с однокомнатную квартиру и делал вид, что поглощен чтением «Газэты Ольштынскей», чтобы не принимать участия в висящем в воздухе разговоре относительно эмоций. Его маскировка была далеко не первого сорта, так как не было в мире человека, которого бы «Газэта Олтьштынска» могла бы настолько заинтересовать. Шацкий не раз размышлял о том, кто здесь глядит власти на руки, если местные средства массовой информации занимаются — как в этом конкретно номере — плебисцитами по теме самого симпатичного почтальона. Мазнул глазами по стандартному тексту о насилии в семьях — три тысячи новых голубых карт[23] в регионе, какой-то полицейский, имеющий хоть какие-то мозги в голове, предлагает усилить бдительность, поскольку очень редко жертвы и преступники берутся из патологических семей. На какой-то миг взгляд Шацкого привлек драматический фоторепортаж о спасении лося, застрявшего в какой-то заполненной грязью яме. Он еще подумал, что следует спрятать газету от Хели, в противном случае та снова станет выступать, что приходится жить в лесу с дикими зверями. Лося спасли охотники, что породило у Шацкого подозрение, что поначалу они сами животное туда загнали, чтобы потом иметь возможность говорить с телеэкрана, что они, мол, вовсе не стая накачанных тестостероном придурков, которым хочется, после приличного употребления водки с бигусом, кого-то пострелять. Нет, они зверей спасают!

— О тебе что-нибудь имеется?

Шацкий удивленно глянул на Женю.

— Нет, а что?

— Аделя писала, что ты, вроде как, выступал на первом канале.

Теодор пожал плечами, пролистал газету до конца и театральным жестом отбросил ее.

— Как-то в масштабах всей страны все это выглядит гораздо лучше. Женщины, убивающие собственных детей; случаи линча деревенских бандитов; президенты, сующие подчиненным руки в трусы. Где это все?

Женя зыркнула на него через плечо, высоко приподнимая бровь. Для нее этот жест был настолько характерным, что его следовало напечатать на визитках вместо имени и фамилии.

— Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы люди детей убивали?

— Конечно же — нет. Но раз уж им так надо. То пускай уже делают это на моей смене. Такое себе Влодово, да, все было неплохо.

— Ты болен.

— Ты смотришь на это дело слишком эмоционально. Дело по своей фабуле и с юридической точки зрения было увлекательным. А ведь что произошло? Погиб вечно пьяный зэк и бандит, который терроризировал всю округу. Особого вреда — никакого. Виновные отсидели несколько месяцев, потом президент их помиловал, так что, по сравнению с тем, что они наделали, особо и не страдали.

— И правильно.

— А вот этот взгляд можно и оспорить. Общество должно быть информировано, что нельзя решать конфликты путем забивания дрынами до смерти.

— Ты говоришь, как прокурор.

— Интересно, почему.

Шацкий встал, поправил манжеты сорочки и надел пиджак. Было без трех минут восемь. Он обнял Женю и поцеловал ее в губы. Даже босиком она была высотой с него самого, и это ему страшно нравилось.

— Во-первых, нам наконец-то следует поговорить. Ты знаешь о этом?

Шацкий нехотя кивнул. Знал.

— Во-вторых, ты же помнишь про принцип двух минут, правда?

Женя указала на следы от завтрака. Крошки, пятно от кофе, тарелки. А он подумал, что очень многие ее высказывания превращаются в вопросы. У допрашиваемого он приял бы это за проявление неуверенности, у нее же это была социотехника, которая заставляет собеседника постоянно поддакивать, благодаря чему, он же с разгона соглашался с тем, на что охоты не имел.

Потому-то он не поддакнул.

— Все действия, которые не занимают более двух минут, мы делаем сразу, так? Тем самым облегчая жизнь в семейном кругу. Теперь вопрос…

Какая неожиданность, подумал Шацкий.

— Сколько нужно времени, чтобы помыть тарелку, стакан и чашку? Больше двух минут?

— Мне пора на работу, — указал он на большие часы, висящие над дверью.

— Ну конечно же, — снизила голос Женя, — на такую мужскую, настоящую, конторскую работу. У тебя, мой самец, даже папочка для бумаг имеется. Я же работаю босиком дома, у меня смешная такая бабская работа, собственно говоря, даже хобби, так что могу за тобой и прибрать. Эй, стукни себя по лбу, это же не семидесятые годы.

Шацкий чувствовал, как внутри нарастает злость. Сколько уже можно расставлять все по углам. Он ведь одел уже пиджак — теперь нужно было бы его снять, вынуть запонки, завернуть манжеты, помыть посуду. А для нее это ведь минутка, даже и не заметила бы.

Женя зыркнула через плечо на видимое за окном здание прокуратуры, одна бровь все так же высоко поднята.

— Ты еще скажи, что нужно бегом, так как боишься, что застрянешь в пробке.

Непонятно почему, но это замечание привело к тому, что на его глаза упал красный занавес. Может оно и не семидесятые года, но ведь каждый заслуживает хоть капельку уважения.

— У меня работа, — холодно процедил Шацкий.

И вышел.

2

Эдмунд Фальк уже ожидал под дверью его кабинета. Как только увидал Шацкого, он поднялся и протянул руку в качестве приветствия. «Добрый день» он не произнес, но Фальк вообще был малоразговорчивым, когда же его о чем-то спрашивали, отвечал вежливо, но настолько экономно, словно за каждый слог у него снимали средства со счета.