Ярость ацтека - [25]

– Но мой дядя...

– Он не был тебе дядей.

Я глубоко вздохнул.

– Хорошо, Бруто де Завала, человек, до вчерашнего дня утверждавший, что он мой родной дядя, послал бренди мне в подарок. Я отправил его обратно...

– Ага, значит, ты признаешь, что убил дона Бруто, послав ему отравленный бренди.

И нотариус начал энергично писать, макая перо в чернильницу, рука его буквально летала по бумаге. В полном изумлении я уставился на него. Похоже, этот человек estúpido, полный тупица. Как мог он прийти к такому бредовому выводу?

Закончив, нотариус развернул листок бумаги и велел мне:

– Подпиши здесь.

– Что это?

– Твое признание в убийстве.

Я покачал головой. Да он вконец обнаглел, этот жалкий креол, крючкотвор, которого я еще недавно, повстречайся он мне на улице, спихнул бы в сточную канаву.

Я подался вперед, и нотариус моментально отпрянул от меня, схватив свою бутоньерку.

– От тебя воняет еще хуже, чем от остальных.

– Единственное преступление, в котором я могу признаться, сеньор, так это в том, что, случалось, давил ногой амбарных мышей, у которых было больше мозгов, чем у тебя. Да как ты смеешь обвинять меня в убийстве?! На кого, по-твоему, я похож? Да я...

– Ты похож на грязного мерзавца, вероломно убившего благородного сеньора. На преступника, которого ждет не дождется виселица.

* * *

Вернувшись в камеру, я весь кипел от ярости, но если поначалу злился лишь на дурака чиновника, то потом до меня дошло, что в первую очередь следует досадовать на самого себя. Ну не глуп ли я был, начав – в моем-то положении – оскорблять этого надутого индюка? Неумение владеть собой мешало мне всю жизнь, но теперь оно может довести до беды. Нахрапом мне отсюда не вырваться, и, чтобы выпутаться из этой истории живым, потребуется нечто большее, чем безрассудная храбрость.

За то время, что я отсутствовал, в отдельный альков вселился новичок. Сын касика недавно покинул тюрьму: сама память о его преступлении была стерта начисто благодаря волшебному прикосновению dinero.

Я сразу понял, кто этот новый заключенный: разумеется, я не знал его имени, но догадался, какое положение он занимает в обществе. Как и нотариус, этот человек был по рождению креолом и наверняка тоже служил каким-нибудь писцом или мелким чиновником. Одежда его была добротной, но не отличалась щегольской роскошью, как у кабальеро, а руки явно не привыкли к грязной работе. Этому юноше гораздо больше подходили перья, книги и тетради, чем лошади и пистолеты. Но кем бы он ни был, сейчас мое внимание привлекла его корзина с едой.

Упоминал ли я о том, что постоянно испытывал голод? В этой проклятой тюрьме, на одной лишь прокисшей маисовой размазне, плескавшейся у меня в желудке, я чертовски похудел, и мне очень хотелось отведать чего-нибудь более съедобного.

Я вошел к новичку и сел рядом. Он так удивился, что я не смог сдержать улыбку.

– Приятель, я дон Хуан де Завала, благородный кабальеро. И я согласен разделить с тобой завтрак. – С этими словами я схватил здоровенную индюшачью ногу и вонзил в нее зубы.

Он подскочил.

– Я сейчас позову стражников!

Но не тут-то было: свободной рукой я схватил малого за мотню штанов, крепко стиснув его яйца.

– Сядь, пока не потерял свое мужское достоинство.

Я сжал его пах так, что у бедняги глаза полезли на лоб. Как только новичок сел, я ткнул его локтем.

– Ты слышишь мой голос, видишь мои манеры. Как и ты, я человек благородный.

– От тебя воняет хуже, чем от тухлого мяса.

– Превратности судьбы. Ты лучше туда посмотри. – Я кивнул в направлении общей камеры, к которой примыкал его альков. – Что ты видишь?

Глаза новичка выкатились еще больше, а челюсть отвисла. Самые худшие представители уличного сброда толпились там, с угрозой посматривая в его сторону.

– Видишь этих громил? Они уже все про тебя поняли, можешь не сомневаться, – сказал я ему. – Ты чувствуешь, как от них воняет тюрьмой, а они точно так же чуют твою слабость и твой страх. Имей в виду, это дикая звериная стая, способная тебя сожрать. Конечно, ты можешь кликнуть стражу, и тогда меня или кого-то из этих проходимцев основательно отдубасят, да только тебе это не поможет. Стражники уйдут, а ночью, когда караульные спят, эта свора налетит на тебя снова. – Я опять ткнул его локтем. – Ну что, amigo, дошло? Я могу тебя защитить. И если мы договоримся, я не позволю этим зверюгам сожрать твою печень.

Все это я говорил с набитым ртом, жуя индюшачью ногу. Пряный сок стекал мне на подбородок: я почти забыл, какова на вкус настоящая еда.

– Ты будешь кормить меня, а я защищать тебя. Ну что, по рукам?

Бедняга смотрел на меня так, что было ясно: он сомневается, кто страшнее – я или этот дикий тюремный сброд.

Я ухмыльнулся ему, жуя сочное мясо.

– Это, конечно, прямо скажем, отнюдь не союз, заключенный на небесах, но лучше нам подружиться.

Я выхватил из корзины бутылку с вином, зубами вытащил пробку и выплюнул ее.

– Но конечно, если ты предпочитаешь сам отбиваться от этой стаи бешеных псов, дело твое...

Бедняга лишь молча уставился сквозь прутья решетки на хищную свору заключенных, которые, сидя на корточках, жадно таращились на его еду и выпивку. И тут мой новообретенный друг так побледнел от страха, что я даже испугался, как бы он раньше времени сам не отдал концы.