Ярославичи - [32]

Мы снова шли в залы, рассматривали макеты судов, выпускаемых заводами имени Володарского, дорожных машин.

— Заметьте, — говорил Осипов, — все катки для дорожных работ делают наши рыбинцы. продаем их пятидесяти странам...

Задержались у модели лунохода.

— Сконструирован в мастерских школы-интерната № 2 его воспитанниками. Это уже не страны, а другие планеты. — Осипов явно гордился. Да и как не гордиться — сколько всего производит этот бурно растущий город! (Недаром он довольно часто упоминался в военных дневниках Ф. Гальдера, начальника Генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии.

Рыбинск бомбили но время войны. Рыбинск боролся, работал для фронта, давал прибежище людям, выгнанным из родных селений войной)...

Одним из любимых мест летнего отдыха рыбинцев стал парк, протянувшийся вдоль Волги по набережной, о которой еще в годы второй пятилетки журналист писал, что она «завалена хламом».

Здесь, среди тесноты еще молодых, но уже крепко укоренившихся берез, лип и кленов, густым зеленым пологом раскинувших свои кроны, высятся серебристые, трепещущие листвой тополя.

В центре парка огромная круглая клумба, на которой работницы в темных халатах меняют отцветшие весенние цветы на новые, летние. Садовники, щелкая большими ножницами, подстригают кусты акаций, боярышника, жимолости.

Мария Петровна Лукашова недавно приехала с мужем из Ленинграда, где окончила в техникуме факультет озеленения. Там работала тоже в парке, отмеченном бронзовой медалью ВДНХ. Ей кажется здешний парк не очень организованным, стихийным. Возможно, по сравнению с ленинградскими это и так, там парки возникли вместе с городом, они давно накопили традиции, опыт. А рыбинскому приволжскому всего лишь пятнадцать лет. Он полон свежести, дыхания Волги, над простором которой плывут серебристо-серые облака, клокастые, хаотичные, в то же время подчиненные единому ритму движения. В просветах чисто, светло голубеет небо, будто искренним голубым своим взглядом, полным доброты, благородства, приглядывает за крепнущим, преодолевающим трудности и препятствия городом.

Стремительно несутся коричневато-серебристые волжские воды, подгоняемые ветром, шумящим в пушистых кронах деревьев, уносят корабли и лодки по шири реки. Ветер взъерошивает Волгу, закручивает на ней белые гребешки, и от этого рождается ощущение силы, скрытой в этой могучей реке.

Именно здесь, в городе, в его молодом, укоренившемся парке я почувствовала с особенной силой ту природную стать волгарей, которые и ловили рыбу, и тянули баржи с хлебом, и создали этот крупный центр тяжелой индустрии, шумливый и деловой, предприятия которого уже давно завоевали себе мировую славу.

Город все растет, вбирает в себя тысячи новых жизней, принимающих волжский заряд энергии, веками прославленную волжскую удаль, и они оставляют свою печать не только на его внешности, но и на лицах, характерах людей, в которых угадываются характеры предков.

Так снова я вернулась к «Бурлаку», живущему в городе вместе с нынешним поколением, но теперь уже видела, знала ту силу, таящуюся в образа труженика, отдыхающего как бы для новых свершений.

Простившись с ним, я направлялась к другому памятнику, соразмерному месту его воцарения, найденному после долгих раздумий, исторических и творческих поисков скульптором, юность которого была связана с волжским бассейном. Выросший на берегах Оки, он постиг не только умом, а всем своим существом художника образ, запечатленный им в монументе «Волга».

Монумент на Волге

«Метеор» завыл моторами, напрягся и, как бы приподнявшись на цыпочки, подобно бегуну, взял старт и ринулся вниз по течению.

Утро раннее, серое. Озорной «Свежий ветер», уже не на знаменитой левитановской картине, дышащей свежестью, а тут, на просторе, взъерошивает тяжелую поверхность реки, гонит по небу войско ребристых облаков, действительно похожих на воинов в тяжелой стальной броне. Блики еще не взошедшего солнца окрашивают ее, придавая «воинам» еще более грозный вид.

«Метеор» нырнул под высокую арку перекинутого через Волгу моста, обогнал величаво шествующий теплоход «Казань». С пронзительным криком носились слепяще-белые чайки, падали на воду, покачиваясь и поглядывая на движущийся встречь течению гигантский нефтерудовоз «Дресвянка».

Город с его заводскими трубами, стрелой колокольни Преображенского собора, теснотой портальных кранов на грузовой пристани отваливался назад.

Прощай, бывшая бурлацкая столица!

«Метеор» уже летел на воздушных крыльях, а за ним стлалась разбегающаяся к берегам дорога, и стояло облако водяной пыли.

— Вот как широка она стала тут, Волга-матушка, — говорил Николай Георгиевич Муравин, старший инспектор судоходной инспекции участка, этого речного ГАИ.

Мы стояли с ним на палубе, защищенной от ветра двумя салонами «Метеора».

— Раньше, что же, у́же была?

Я смотрела на высокие зеленые берега с песчаными откосами, ограничивающими русло.

— Не у́же, а мельче. Вот вы помянули о бурлаках. Они делились на нижних и верхних. За Рыбинском Волга в летнюю межень так мелела, что всякое судоходство на ней прекращалось. На перекатах реку можно было вброд перейти. Еще в начале тридцатых годов суда то и дело садились на мель, все пассажиры тогда впрягались, сталкивали их, как на дорогах буксующие машины. Я-то этого не видел, с сорок третьего плаваю, — сказал он, помолчав. — А старики помнят...