Ярославичи - [27]

Скульптура Писаревского так и названа — «Бурлак». Тот труженик, который тянул бечевой от низовьев против стремительного волжского течения баржи, груженные хлебом, другими ходовыми товарами, потребными северным городам и особенно строящейся и развивающейся новой российской столице — Петербургу.

Шумели, бурлили приволжские ярмарки и главная из них нижегородская. Шли снизу транспорты с глубокой осадкой. А за Рыбинском Волга мелела, требовались другие суда, «зарыбинские» — их здесь и покупали купцы. Грузчики-крючники перетаскивали кули с баржи на баржу. Сталкивались интересы, обнажались характеры, деловая, торговая сутолока, густота бурлившей жизни привлекала внимание не только художников, но и литераторов, оставивших письменные свидетельства о том времени.

«Рыбинск — богатейший внутренний порт в России», — говорилось в заметках Павла Свиньина, видевшего этот город в первой половине прошлого века. — В Рыбинске собираются первейшие избытки южной России и устанавливается цена на пот и труды нескольких миллионов людей. Тут скапливается иногда до пятидесяти тысяч бурлаков...» А известный публицист того времени Иван Аксаков в своих письмах отметил, что Рыбинск, заполненный толпами крючников, бурлаков, водоливов, коноводов, лоцманов, «...не только выходит из ряда обыкновенных уездных городов, но и имеет свою совершенно особенную физиономию».

Он назвал Рыбинск одним из важнейших городов России, в котором его отвращение вызвало «накрахмаленное» купечество, пребывающее в чванливом сознании своего «туго набитого кошелька», городом, в амбарах которого «хранятся миллионы кулей хлеба».

«Бурлак» Писаревского относится к тому времени. Ваятель изобразил человека, присевшего отдохнуть. Расслабленная мускулистая спина, большая, натруженная рука со вздувшимися венами, лежащая на колене бечева — основа упряжки, которой была связана артель — особое трудовое общество бурлаков. В нем был и ведущий артель — «шишка», и старший, руководивший работами — «водолив», и кашевар — закупщик харчей, старавшийся выгадать каждый грош из денег артели, — короче, каждый знал свое место в артели, строго придерживался ее устава и связан был с ней круговой порукой.

Семьдесят дней от Астрахани до Рыбинска, от зари до зари, в любую погоду: в дождь, в холод, в бурю, в изнуряющий зной, пока не встанет река. Мне помнятся с детства входившие в книгу для школьного чтения стихи ярославского поэта Трефолева, поселившие в сердце чувство сострадания и участия к этим труженикам-волгарям:

По кремнистому берегу Волги-реки, Надрываясь, идут бурлаки. Тяжело им, на каждому шагу устают И «Дубинушку» тихо поют... От Самары до Рыбинска песня одна, Не на радость она создана: В ней звучит и тоска — похоронный напев, И бессильный, страдальческий гнев...

Но в скульптуре выражена не только тяжесть труда, подавленность. В этом человеке чувствуется внутренняя стихийная сила, природная мощь, таящая назревающую угрозу. И это впечатление усиливает булыжник, которым вымощена площадка вокруг скульптуры, и валуны, придвинутые к постаменту.

Скульптура в городе производит впечатление не обязательно масштабностью. Соразмерная восприятию, как, примерно, шадровский «Сезонник» в Москве, у бывших Красных ворот, пришедший из деревни на стройки первой пятилетки, они живут вместе с поколениями людей, а не просто украшают город. Каждый может подойти, рассмотреть, пообщаться, если есть скамеечка, то посидеть рядом, как сидят вот тут на бульваре подле «Бурлака» два подростка. Заметив мое к нему внимание, они сначала обошли памятник, посовещались о чем-то, сбегали на уголок, где женщина торговала с тележки горячими пирожками с рыбой, и, подхватив по две штуки в промаслившуюся бумажку, тут же вернулись обратно. Они выедали начинку, а все остальное небрежно бросали на дорожку, где с ленивым урчанием крутились сизари. Шустрые воробьи выхватывали у них из-под носа добычу и, отлетев, запихивали ее в широко раскрытые клювики своего ненасытного потомства. Все было так по-домашнему — и «Бурлак», и подростки, и птицы. И Волга, которая текла и текла, подобно времени, уносящему мгновения жизни, ее события, волнения и заботы.

Лицом «Бурлак» был обращен к проспекту Ленина, по которому двигался поток автомашин, троллейбусов, автобусов, шли мужчины с портфелями и чемоданчиками-дипломатами, женщины с сумками и пакетами. «Что характерно для сегодняшней городской толпы? — думала я, глядя на девушек в джинсах, открытых платьях, с распущенными по плечам волосами. — Да как и повсюду — внутренняя свобода, раскованность». Это главное, определяющее внешний облик идущих мимо людей. Но ведь и раньше Рыбинск населяли не только бурлаки да грузчики-крючники. Коренное население, как свидетельствуют старые записи, было ласково, но не всегда простодушно, доброжелательно, но без потери своих выгод, не скупо, но и не щедро, предприимчиво, но малопредусмотрительно. Живет (вернее жило) довольно хорошо и трезво, но без роскоши, пищу употребляет здоровую, но не лакомую, в домах наблюдает чистоту... Автор этих записей отмечал особое пристрастие рыбинцев к чаю. «Последний мещанин за стыд поставляет не иметь у себя в доме самовара».