Ярополк - [20]

– Мне Благомир говорил, земля наших пращуров была от Восточного моря до Истра, от холодного моря до теплого.

– На такой большой земле как править? – строго спросил Ярополк. – Я буду в Киеве сидеть. Чужого не возьму, а уж своего никому не дам.

– А если льды придут из полнощной страны? Арии от тех льдов в Индию ушли. Арии всех покорили. У них были колесницы. Если льды придут, ты поведешь нас в Индию?

– Льды не придут, придут хазары, а у бабушки тысяцкий – старик.

Ярополк нахмурился. Баяну захотелось утешить друга, вспомнил, как в родной веси ребята ходили на руках. Он и встал на руки.

– Ты так умеешь? – спросил, почесывая пятку пяткой.

– Скоморохи мои так ходят.

– А ты пробовал?

Ярополк отвернулся.

– Давай научу.

Стал показывать, что да как.

У княжича раз не получилось, другой не получилось – и вдруг встал.

– Княжич! – прибежал слуга. – Княгиня зовет!

Ярополк стоял на руках, и ему очень нравилось, что он не хуже Баяна, не хуже скоморохов.

– Княжич! – ахнул слуга. – Кровь бы в голову не ударила.

Ярополк вернулся на ноги. Сиял.

– Княжич! Княгиня гневается.

– Возьми на память. Придешь в Киев – покажи страже. Пустят.

Ярополк рванул с кафтана запону, дал Баяну.

На слугу зыркнул сердитыми глазами.

– Смотри! Никому не говори.

Услада и любовь

Поскучнел богатый, счастливый Киев-град. Бояре да купцы оделись холопами. Холопы – смердами.

Посконно было на княжеском дворе. Княгиня Ольга да комнатные ее люди узорчатые платья спрятали, достали из сундуков ношеное, обветшавшее.

Однако ж у воинов и одежды были изрядные, и оружие новехонькое, богато убранное. Что ни воин – богатырь.

Посол великой Хазарии[16] бедности Киева не поверил. Сын тудуна, надзиравшего за сбором налогов в казну кагана[17], Иоанн Ашин с детства приготовлялся к будущей своей службе. Знал, сколь хитра и премудра княгиня Ольга.

Он был крещен, получил христианское имя.

Молился Иоанн Христу, но служил могуществу рода Ашинов[18] и боготворил кровное родство с гуннами. Однако то была половина крови, другая половина, материнская, вязала хазарского посла со всей Киевской землей. Его мать была русская.

Хитрость княгини Ольги изумила, но не рассердила посла. Он прибыл взять дань и затребовать новую.

Тысяцкий[19] Георгий Вышатич водил Иоанна глядеть на товары, входящие в роспись дани. Ярый воск от новоройных пчел. Ярая пшеница. Ярая – смотреть больно – соль. Связки куньих шкурок, бочки меда, бочонки меда ставленого, пьянящего, обильнопенного. Полотно изо льна, все отменное, все по договору. Пенька чесаная, чистая. Одного овса только было приготовлено мало.

Иоанн вскинул удивленно глаза, а тысяцкий развел руками:

– Не уродился овес. Мы ягод сушеных изготовили взамен. Здесь, в мешках, вишня. Здесь груши.

– А где славянская ягода?

– Костяника? Вот, два бочонка.

– Ягоды коней не накормят, – сказал посол, но не отверг предложенного.

– Сам видишь – даем отборное. Себе оставляем, что поплоше.

Посол самодовольно улыбнулся:

– Обилие – удел великих царств.

Погордился, а в душе кошка когтями заскребла:

Хазария жила былой славой, могущество кагана тает, как весенний снег.

Перед княгиней Ольгой посол Иоанн выказал всю нарочитую дурь хазарского высокомерия.

Вошел со своими людьми быстро, шапки не снял, не поклонился, сел на лавку. Заговорил первым:

– Мы довольны данью. Все товары, собранные тобой, княгиня, для великого кагана, – превосходны. Но Русь не дает моему повелителю ни золота, ни серебра. И сия скудость для богоподобного кагана Иосифа[20] и для царствующего кендер-кагана Арпада – великое поношение и обида… Мне велено сказать тебе, княгине руссов: дай вместо золота и серебра – тысячу синеглазых, златокудрых дев. Не дашь – придем и возьмем, но уже не тысячу, а сколько пожелают наши воины. Волка разумнее накормить, нежели пустить голодным в овин.

Княгиня молчала.

Светлица, где стояло княжеское золотое место, была высока, просторна, напоена светом и запахом солнца.

Ольга сидела возле пустующего трона в деревянном креслице. На ней был венец великой княгини. Платье по вороту шито жемчугом, на шее золотая гривна. На руках всего один перстень, пускавший белые слепящие стрелы лучей.

Небогатый наряд, а вот ножки у княгини были обуты в красные сафьяновые чеботы. В таких византийские василевсы[21] – багрянородные – хаживают.

Положа руку на подлокотник княжеского места, княгиня, чуть сдвинув брови, вглядывалась в лицо посла. Молчание подзатянулось, и посол крикнул с досадой:

– Всем ведомо, ты – мудрая! Вот и будь мудрой.

Княгиня поднялась, повернулась к послу спиной, лицом к образу Богоматери на стене за троном, поклонилась до земли, осенила себя крестным знамением. Потом снова обернулась к послу, сказала тихо, но так, что воздух зазвенел:

– Снял бы ты шапку, христианин, перед иконой.

Иоанн вспыхнул, но шапку снял. Княгиня стояла, молчала.

Иоанн поднялся.

– Ну вот, – сказала княгиня. – Почтили мы с тобой высокое место великого князя киевского, теперь и поговорим… На русских дев хазары разохотились… Верно, русские девы красны, как солнце, белы, как лебеди… Да ведь это вы, хазары, – рабы своего великого кагана. У нас на Руси люди вольные. Война – не женское дело. В походы я не хожу. Нет у меня рабынь, людьми не торгую. Так что смилуйся, не могу исполнить волю кагана… Впрочем, одна рабыня у меня есть, дареная. Возьми ее вместо тысячи.