Ярмарка коррупции - [78]

– Я ценю это, мистер Эванс, по-настоящему ценю. В данное время, должен вам сказать, самое важное, как вы можете мне помочь, – это отдать за меня свой голос.

– Боюсь, этого я сделать не могу. Вы забыли, что я приехал в страну совсем недавно.

– Мне кажется, – сказал он, – вы забыли, что устроились на новом месте жительства задолго до того, как сами приехали, и, поскольку вы уплатили все причитающиеся налоги на это жилище, полагаю, вы найдете свое имя в списке избирателей, как это и должно быть.

Было очевидно, что Мелбери использовал свое влияние, чтобы мое имя было включено в списки. Не верилось, что я был единственным избирателем, которого он внес в списки незаконно. Если ему удалось включить в списки сотню человек, это могло сыграть решающую роль в случае небольшого разрыва между отданными голосами.

– Как вам удалось это сделать? – спросил я.

– Ничего особенного. У меня достаточно знакомых среди людей, которые ведают подобными делами, и некоторым из них я задолжал несколько фунтов карточных долгов. Если я задолжал человеку небольшую сумму, он более склонен пойти мне навстречу, поскольку это делает меня более склонным уплатить долг. Все довольно просто.

– Никогда не слышал, чтобы долги чести использовались столь эффективно, – сказал я, – но я от всей души отдам за вас свой голос.

Он улыбнулся, пожал мне руку и повел обратно к своим друзьям. К Херткому присоединились Деннис Догмилл и его сестра, и теперь они стояли и разговаривали втроем. Мне показалось, что мисс Догмилл обрадовалась, увидев меня.

– О, да это мистер Эванс, торговец табаком, поддерживающий тори, – сказала она.

– Любитель гусей, – сказал Догмилл с непринужденностью, характерной только для выходцев из богатых семей. Его слова звучали одновременно и легкомысленно, и сдержанно. – Для тори вы довольно часто бываете в компании вигов.

– На Ямайке мы не придаем такого значения партиям, – объяснил я.

– Провести столько лет на солнце, – сказал Догмилл, – этим объясняется смуглость вашей кожи.

Я добродушно засмеялся, полагая, что это разозлит его больше, чем если бы я показал, что задет. Я даже почувствовал невольное родство с Мелбери. Нас объединяло то, что мы оба ненавидели этого мерзавца.

– Да, в тамошнем климате на солнце никто не жалуется. Вы привыкли к здешнему климату и даже представить не можете, в какую жару мне приходилось объезжать поля и проверять работу.

– Разве вы не укрывали лицо, – спросила мисс Догмилл, – как, я слышала, там принято?

– Дамы всегда укрываются от солнца, – сказал я, – и многие мужчины тоже, но для меня ощущение тепла солнечных лучей – одно из удовольствий, которое дарит климат родного острова, и зачастую я разъезжал по своей плантации в одних только бриджах.

Не хотелось бы создавать впечатление, будто я всегда разговаривал так смело с дамами, но, когда она задавала вопрос, я увидел в ее глазах шаловливый огонек и понял: она хочет, чтобы я подразнил ее брата. Меня не надо было просить дважды, и хотя она залилась краской, но незаметно мне подмигнула, давая понять, что вовсе не обиделась.

– А кость в нос вы себе не вставляли, как делают туземцы? – спросил у меня Догмилл. – Я бывал в колониях много раз и понял, что в местах, где стоит такая жара, что можно сварить яйцо в песке, английские нормы приличия едва применимы. Но поскольку они применимы здесь, я вынужден предупредить мистера Эванса, дабы он впредь не ставил себя в неловкое положение своей невежественностью, ибо считается неприличным в обществе дам говорить о том, что кто-то разделся до бриджей.

– Не будь таким болваном, – ласково сказала мисс Догмилл.

Однако ее брат побагровел, а его массивная шея напряглась от гнева. Мне даже показалось, что он готов ударить меня или ее, сказать было трудно. Вместо этого он улыбнулся ей.

– Нельзя называть брата болваном, если им движет забота о сестре. Я больше сведущ, чем ты, дорогая, в том, что касается правил пристойности, хотя бы потому, что живу на этом свете дольше, чем ты.

И хотя, находясь в обществе Догмилла, я испытывал жгучее желание отвечать какой-нибудь колкостью на любую его реплику, в этом случае мне сказать было нечего. В его голосе звучала неожиданная доброта, и я понял, что, несмотря на грубость его поведения, несмотря на преступления, которыми он запятнал свои руки, несмотря на жестокость, с которой он обошелся с Уолтером Йейтом, и заставил меня предстать перед судом вместо себя, он по-настоящему любил свою сестру. Если бы у меня не было подозрения, что я тоже неравнодушен к его сестре, мне следовало бы подумать, как лучше использовать эту его слабость.

Оркестр заиграл новую мелодию. Мисс Догмилл бросила взгляд через мое плечо и увидела, что зал наполнился танцующими парами. Мне показалось, я заметил в ее глазах мечтательный блеск.

– Может быть, тогда я могу пригласить вас на танец, – предложил я.

Она даже не взглянула на брата. Протянула мне руку, и я повел ее танцевать.

– Боюсь, мистер Догмилл не питает к вам слишком большой симпатии, – сказала она, когда мы заскользили под звуки приятной музыки.

– Надеюсь, это не побуждает вас не питать слишком большой симпатии ко мне, – сказал я.