Ярем Господень - [75]

Пришёл припотелый Макарий. Грубое мужицкое лицо с реденькой бородкой и кустистыми бровями. Обеспокоился, светлыми глазками опечалился.

— Видишь ты меня скорбна…

— Болезный ты мой, и как тебя угораздило?

Иоанну бы взбодриться при виде игумена, а он опять впал в расслабление.

— Кончаюсь, постриги…

— Ты что-о… Молодой ишшо… Бог милостлив. Ты подумал: схима тебе воспретит многая…

У Иоанна непрошенно навернулись слабые слёзы.

— Твори-и, кончаюсь…

Макарий заторопился развязывать принесённый узел, начал готовиться к обряду.

— Ну, твоя воля…

И отослал послуха во двор.

Прежде чем начать постриг, Макарий объявил:

— Упреждаю… примешь схиму, а как на ноги встанешь, да доведет Господь вернуться в свой монастырь… Так вот, заповедаю: строителем тебе не быти, а також никакова верховства над братией не принимать. И не священнодействовать, в обители находиться неотлучно, неисходно. Чернецов в церкви от Писания не учить. В пении церковном и за трапезой с монахами стоять и сидеть в числе последних..

Макарий наклонился над Иоанном.

— Уразумел ли… Принимавши?

— Принимаю…

Макарий повеселел, начал обряд великого пострига.

Начально Иоанн исповедовался перед игуменом.

Порядок пострига в схиму в монастыре долог и торжественен. Начинается он с пения канона: «Приходите люди, воспоем песнь Христу Богу, разделившему море и проведшему народ, освобожденный Им от египетского рабства ибо он прославился».

Иоанн, взволнованный величием события и оттого окончательно ослабевший, почти плохо слышал тропари, стихиры и антифоны из Требника, не всегда отвечал на обязательные вопрошения священника — мигал при согласии…

— Отрекаешься ли ты вторично от мира и от всего мирскова, по заповеди Господней?

— Отрекаюсь, святой отец.

Он опять плохо слышал длинное наставление.

— Обещаешься ли, по благодати Христовой, пребывать до самой смерти в своей обители?

И ешё нашлись силы:

— Принимаю и обещаюсь с Божией помощью, святой отец.

…Если бы пострижение здорового монаха происходило в храме — трижды бы бросал священник на пол ножницы, что прежде лежали на Евангелие и трижды постригаемый должен бы поднимать их, подавать священнику и целовать его руку.

Макарий приподнял голову Иоанна, крестообразно постриг седеющие волосы, бережно опустил на жёсткую монастырскую подушку.

— Брат наш второй раз постригает волосы…

Только это и слышал Иоанн.

Макарий поднёс к губам власяницу… неловко облачил голову схимника в куколь, соединённый с аналавом, взял в левую руку конец передней полы аналава и правою благословил Иоанна. Рясу, кожаный пояс и сандалии положил рядом.

— Прими, брат Иоанн, второй раз духовный меч, который есмь слово Божие, и постоянно пребывай в Иисусовой молитве, дабы всегда иметь тебе в своем уме, сердце и на устах имя Господа Иисуса…

Как держал Иоанн в руках крест — он после едва ли помнил.

А вот ласковый голос Макария ему слышался:

— Прими, брат Иоанн, вторично щит веры — крест Христов, которым ты угасишь все разженные стрелы лукавого, и всегда помни слова Господа: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мной». Воззовем все о нем «Господи помилуй….»

Он не знал, когда ушёл Макарий, едва ли помнил, как послух поил и поил его ромашковым маслом, как кончился день, как перемог он следующую ночь…

Иоанн очнулся поздним утром — он понял это по ярко освещённой солнцем стене кельи. И столько солнца на улице! И такая синь неба над монастырской оградой…

Он ощутил куколь на своей потной ещё голове и вспомнил, что Макарий постриг его, вместо Исаакия нарёк Иоаннном, вернул его к изначальному — ласковому, семейному Иваше… Иоанн — это значит Божья благодать! И всё обрадовалось в монахе. Потянул спёкшиеся ещё в жаре губы в улыбке. Живё-ём… Жив, благодарение Господу!

Иоанн захлебнулся от радости, послух услышал смятенный кашель своего игумена, подошёл, приложил ладонь к сухому лбу и весело, молодо объявил:

— Оживел! Молился я за тебя авва! Я загадал: переможет ночь — жить будет! Во-от, жар спадает… Кваску надо?

— Давай…

Теперь он пил долго, узнавал вкус ядрёного монастырского кваса.

— Пойду, брашнова куплю, укрепляться тебе, отче, надлежит…

— Ступай, ступай, дорогой. Малинки там сушёной…

Иоанн сразу после ухода послушника уснул. Какие ангельские голоса ему пели!

5.

Он выздоровел, поднялся на ноги, отстранил смертную сень. Тихим, постаревшим и умудренным — на краю могилы ведь стоял, вернулся в монастырь.

В долгих раздумьях не заметил дальности дороги. Дважды отвёл его Господь от конца, от исхода — значит, ярем Всевышнего ещё не снят, значит, ему, ему кончать дело с землей!

Припоминал пережитое в Новоспасском: уже готовился принять свою кончину, но не оказал последнего малодушия, ибо помнил и верил словам Антония Великого, что смерть для людей, кои понимают её — есть бессмертие, а для простецов, не понимающих смерть — смерть есть смерть. Да что Антоний! Разве не знает он сокровенную мудрость: смертию смерть поправ!

…Когда сквось высокие прогалы в сосняке увидел знакомую церковку на горушке, братские келии, поставленные улицей к храму — ослабел, заплакал: как же, оказывается, мила сердцу монаха родная обитель!